По ту сторону рассвета
Шрифт:
— А, это вы, — обрадовался он. — Рыжий, я смотрю, ты сухой как пыль! А мне вдули за пиво.
Судя по его виду, он нимало этим не был огорчен. Работы для него не было почти никакой: вещей Хардинг с собой не брал, а поилку, из которой сейчас похлебывал гнедой жеребец Хардинга, наполнил конюх.
— Слушай, ты это… подержи коня, — попросил Радруин. — я это… сбегаю.
— Дай поводья и иди, — сказал Айменел. По его лицу было видно: он едва не смеется.
— Пиво, — сказал Радруин, возвращаясь, — это такая штука… подлая. Хочешь полежать,
— Тебе бы все равно не дали полежать, — Гили подергал за ремень сумки, чтобы проверить, хорошо ли он закрепил ее.
— Это верно. Завтра мы поедем на заставы, Рыжий! Может, и врага встретим, ого!
Гили оседлал своего жеребчика.
— Мы ведь еще увидимся, — сказал он Айменелу.
— Конечно, — согласился эльф. — Но только для того, чтобы снова расстаться. С вами, людьми, приходится все время расставаться… Утром вы просыпаетесь иными, чем легли вечером.
— Тебе поэтому с нами тяжело? — Гили взял его за руку. Айменел улыбнулся.
— Поэтому — тоже. Я сегодня подумал: ты ведь станешь стариком, когда меня только начнут считать мужчиной, а когда у меня будет ребенок, уже будут мужчинами твои внуки… И сам ты… Ты не представляешь себе, как ты изменился со времени нашей встречи.
— Да ну, — смутился Гили. — Брось ты это.
— Возьми, — вдруг сказал Айменел, вынимая из уха серьгу. — Возьми, надень.
Он так решительно ткнул украшение Гили в ладонь, что тот поневоле взял.
— Зачем? — удивился он.
Айменел сначала посмотрел грустно, а потом засмеялся:
— Чтобы я узнал тебя при следующей встрече, как бы ты ни изменился.
Он развернулся и убежал.
— Это они так шуткуют, — сказал Радруин, глядя ему вслед. — Вроде как они смертных в лицо не различают. Ага, поверил я сейчас. Мы их хуже различаем, чем они нас. Лорд Маэдрос помнит в лицо всех людей, кто ему служит. Даже вастаков, хотя побей меня гром, если я понимаю, как: они и вправду все на одно лицо, полуорки косоглазые. Дай посмотреть.
Гили разжал кулак. Гранатовая серьга теплилась темно-красным. Сделана она была в виде подвески: гранат болтался на короткой цепочке посередке серебряного кольца.
— Дай я тебе вдену, — сказал Радруин. — Слушай, да у тебя уши не пробиты. Как у маленького.
Внезапно он отшагнул назад, вглядываясь в лицо Гили.
— Ты не беоринг, — сказал он.
Гили обожгла обида. Рывком он выхватил у Радруина серьгу, снова сжал ее в кулаке. Конечно. Как он мог рассчитывать сойти за настоящего оруженосца… И здесь то же самое: мужик, лапотник… А поначалу все так хорошо было!
— Я таргелионец, — сказал он. — Но я принес ярну Берену беор. И я — беоринг не хуже твоего. И мне плевать, что ты будешь говорить остальным. Давай, расскажи всем, что я — мужик, лапотник и уши у меня не пробиты. Пробиты они или нет, а кулаки у меня в порядке.
— Ты чего? — в голосе Радруина удивление мешалось с обидой. — Ну ты даешь! Да очень нужно о тебе сплетничать. Слушай, я разве баба, чтобы принять
Гили разом полегчало.
— Ты прости, — сказал он. — Ты… Сумеешь мне ухо пробить?
— Сделаю, — пообещал Радруин.
На лестнице послышался стук сапог.
— А, вот они, — высокий Берен вошел в конюшню, слегка пригнувшись.
— Видеть твоего оруженосца, лорд, одно удовольствие, — сказал Хардинг. Потом, глядя на своего слугу, добавил: — А видеть моего — другое. Когда мы въедем в замок, старый Фарамир спросит меня: Роуэн, неужели отец этого чучела был таким достойным человеком, что ты в память о нем держишь при себе олуха с соломой в голове? И право же, я не буду знать, что ответить, потому что если я отвечу «да», скажу правду — то выйдет, что мой оруженосец позорит не только хозяина, но и память отца. А если я скажу «нет» — то выйдет, что память достойного человека опозорил я. Вы пили с Руско вместе, почему он трезв и причесан, а ты пьян и похож на пугало?
Радруин опустился на одно колено и склонил голову. Хардинг слегка хлопнул его свернутой плетью по плечу.
— В седло! Если нам придется по дороге из-за тебя останавливаться — выпорю по-настоящему, — сказал он.
Гили, красный, как закатное солнышко, вскочил на спину жеребчику. Не так уж давно он сам, обманутый малой крепостью пива, набрался в Хитлуме до бесчувствия.
Они выехали за ворота — эльфы и люди из привратной стражи уже знали их в лицо. Дорога серой лентой обвивала холм, гравий похрустывал под копытами коней. Вечер был жарким, земля и небо затоплены солнечным золотом, и светлым казался замок, царящий над долиной.
В горское поселение они поспели уже затемно.
Перед отъездом из Химринга Маэдрос дал Берену еще одну встречу в ауле — и при лордах Химринга объявил, что так сразу решить дела Берена не может, ему на это нужны две недели, поскольку он намерен держать совет со всеми своими братьями, и уже послал за Амросом и Карантиром. Берена это вполне устраивало — как раз о такой отсрочке он и просил Финрода. Эти недели Берен провел среди войска беорингов и на заставах.
То, что он увидел, немало его обрадовало. Дорогой сюда он очень боялся, что застанет то же, что было в Дортонионе до и во время войны: ополчение данов и коненов, объединенное через землячество, неважно обученное и видящее сражение не иначе как рубку лицом к лицу, щит в щит. Именно такое ополчение, собранное Барахиром, было разбито при Кэллагане. Горцы сражались доблестно, и все же доблесть не могла искупить недостаток умения биться так, как бьется дружина: в любое время и в любом месте, перестраиваясь по сигналу рога, отступая и наступая только по приказу.