По ту сторону свободы и достоинства
Шрифт:
Физика и биология отошли от персонифицируемых причин еще дальше, начав приписывать поведение вещей сущности, качествам или природе. Для средневекового алхимика, например, некоторые свойства вещества могли быть обусловлены ртутной сущностью, вещества сравнивались в том, что можно было бы назвать «химией индивидуальных различий». Ньютон жаловался на эту практику современников: «Сказать, что каждая вещь наделена особым оккультным качеством, благодаря которому действует и производит видимые эффекты, – значит не сказать ничего». (Оккультные качества – примеры гипотез, которые Ньютон отверг, сказав: «Hypotheses non fingo» [5] , хотя сам не был настолько хорош, как его слова). Биология долгое время продолжала апеллировать к природе живых существ и полностью отказалась от жизненных сил лишь в XX веке. Поведение, однако, по-прежнему приписывается человеческой природе, существует обширная «психология индивидуальных различий», в которой люди сравниваются и описываются в терминах
5
В переводе с латинского: «Гипотез не измышляю» (Прим. науч. ред.).
Почти каждый, кто занимается человеческими делами, – политолог, философ, литератор, экономист, психолог, лингвист, социолог, теолог, антрополог, педагог или психотерапевт – продолжает говорить о человеческом поведении в этом донаучном ключе. Каждый номер ежедневной газеты, каждый журнал, профессиональное издание, книга, имеющая хоть какое-то отношение к человеческому поведению, приводит примеры. Нам говорят, что для контроля количества людей в мире необходимо изменить отношение к детям, преодолеть гордость за размер семьи или сексуальную активность, сформировать чувство ответственности перед потомством и уменьшить роль большой семьи в заботе о старости. Чтобы работать на пользу всего мира, мы должны бороться с волей к власти или параноидальными заблуждениями лидеров; должны помнить, что войны начинаются в умах людей, что в человеке есть нечто самоубийственное – возможно, инстинкт смерти, – что ведет к войне, а человек агрессивен по своей природе. Чтобы решить проблемы бедности, нужно внушить бедным уважение к себе, поощрять инициативу и бороться с разочарованием. Чтобы смягчить недовольство молодежи, мы должны дать им чувство цели и ослабить ощущение отчуждения или безнадежности. Понимая, что у нас нет эффективных средств, чтобы сделать все это, мы сами можем испытать кризис веры или неуверенность, исправить которые можно, только вернувшись к надежде на внутренние возможности человека. Это обычная практика. Почти никто не ставит ее под сомнение. Однако ничего подобного нет ни в современной физике, ни в биологии, и этот факт может объяснить, почему наука и технология поведения так долго откладывались.
Обычно считается, что «бихевиористские» возражения против идей, чувств, черт характера, воли и так далее касаются материи, из которой они, как считается, сделаны. Конечно, некоторые трудноразрешимые вопросы о природе разума обсуждаются уже более двадцати пяти сотен лет и до сих пор остаются без ответа. Как, например, разум может двигать телом? Уже в 1965 году Карл Поппер [6] сформулировал данный вопрос следующим образом: «Мы хотим понять, как такие нематериальные вещи, как цели, размышления, планы, решения, теории, нервные напряжения и ценности, могут играть роль в осуществлении физических изменений в материальном мире». И, конечно, хотим знать, откуда берутся эти нематериальные вещи. На этот вопрос у древних греков был простой ответ: боги. Как отмечает Доддс [7] , они верили: если человек ведет себя глупо, значит, злонамеренный бог поселил в его груди ??? (помешательство, безрассудность). Доброжелательный мог дать воину больше µ???? (стремительность, неукротимость), и тогда тот мог сражаться лучше. Аристотель считал, что в мысли есть нечто божественное, а Зенон утверждал: разум и есть Бог.
6
Карл Поппер – основоположник философской концепции критического рационализма (Прим. ред.). Popper K. R. Of Clouds and Clocks. St. Louis: Washington University Press, 1966, p. 15.
7
Эрик Робертсон Доддс, в публикациях Э. Р. Доддс, – британский филолог-классик, историк Античности и Средневековья, издатель и комментатор греческой философии и словесности, издатель трудов Еврипида, Платона, Прокла (Прим. ред.). Доддс Э. Р. Греки и иррациональное. – М. – СПб.: Московский философский фонд, 2000.
Сегодня мы не придерживаемся этой линии, и самая распространенная альтернатива – апеллировать к предшествующим физическим событиям. Считается, что генетическая одаренность человека, являющаяся продуктом эволюции вида, частично объясняет работу его разума, а остальное – личная история. Например, из-за (физической) конкуренции в ходе эволюции люди испытывают (нефизические) чувства агрессии, которые приводят к (физическим) актам враждебности. Или (физическое) наказание, которое получает маленький ребенок,
Проблемы перехода от одних категорий вещей к другим можно было бы избежать, если бы все было либо ментальным, либо физическим и рассматривались обе возможности. Некоторые философы пытались остаться в мире разума, утверждая, что реален только непосредственный опыт, а экспериментальная психология началась как попытка открыть психические законы, управляющие взаимодействием между психическими составляющими. Современные «интрапсихические» теории в психотерапии рассказывают, как одно чувство ведет к другому (например, фрустрация порождает агрессию), как чувства взаимодействуют и как те, что были вытеснены из сознания, пытаются вернуться обратно. Как ни странно, точка зрения, согласно которой психическая стадия на самом деле является физической, была принята еще Фрейдом, полагавшим, что физиология в итоге объяснит работу психического аппарата. Аналогичным образом многие физиологические психологи продолжают свободно говорить о состояниях ума, чувствах и так далее, полагая, что понимание физической природы лишь вопрос времени.
Пространство разума и переход из одного мира в другой действительно поднимают неудобные вопросы, но их обычно можно игнорировать, и это хорошая стратегия, поскольку главное возражение против ментализма носит совсем другой характер. Мир разума перетягивает на себя одеяло. Поведение не признается самостоятельным субъектом. В психотерапии, например, тревожные вещи, которые человек делает или говорит, почти всегда рассматриваются просто как симптомы, и по сравнению с завораживающими драмами, которые разыгрываются в глубинах сознания, само поведение кажется поверхностным. В лингвистике и литературной критике сказанное человеком почти всегда рассматривается как выражение идей или чувств. В политологии, теологии и экономике поведение изучается как информация, из которой можно сделать вывод об отношении, намерениях, потребностях и так далее. На протяжении более двадцати пяти сотен лет пристальное внимание уделялось психической жизни. Лишь недавно предприняли усилия по изучению поведения человека как чего-то более сложного, чем просто побочный продукт.
Условия, от которых зависит поведение, также игнорируются. Объяснение с позиции разума сводит любопытство на нет. Мы видим это в обычном разговоре. Если спросить кого-то: «Почему ты пошел в театр?», а он ответит: «Потому что захотелось», мы склонны воспринимать эти слова как объяснение. Гораздо интереснее узнать, что происходило, когда он ходил в театр в прошлом, что слышал или читал о пьесе, которую отправился посмотреть, и какие другие вещи в его прошлом или настоящем могли побудить его пойти (в отличие от того, чтобы сделать что-то иное). Однако мы принимаем «захотелось» как обобщение и вряд ли потребуем подробностей.
Профессиональные психологи часто останавливаются в той же точке. Давным-давно Уильям Джеймс [8] поправил господствующий взгляд на связь между чувствами и действиями, утверждая, например, что мы не убегаем из-за страха, а боимся, потому что убегаем. Другими словами, то, что мы чувствуем, когда испытываем страх, и есть наше поведение – то самое, которое в традиционном представлении выражает чувство и объясняется им. А многие ли из тех, кто рассматривал аргумент Джеймса, заметили, что никакого предшествующего события не указано? Ни то ни другое «потому что» не следует воспринимать всерьез. Нет никакого объяснения причины бегства и страха.
8
James W., What Is an Emotion? Mind, 1884, 9, 188–205.
Независимо от того, рассматриваем ли мы чувства или поведение, которое, как предполагается, ими вызвано, мы уделяем мало внимания предшествующим обстоятельствам. Психотерапевт узнает о ранней жизни пациента почти исключительно из воспоминаний пациента, которые, как известно, ненадежны, и даже может утверждать, что важно не произошедшее на самом деле, а то, что пациент помнит. В психоаналитической литературе на каждую ссылку на эпизод насилия, к которому можно отнести тревогу, приходится не менее сотни ссылок на само чувство тревоги. Похоже, мы предпочитаем истории предшествующих событий, которые явно недоступны. Например, в настоящее время мы интересуемся тем, что должно было произойти в ходе эволюции вида, чтобы объяснить поведение человека, и, похоже, говорим об этом с особой уверенностью только потому, что случившееся на самом деле можно лишь подразумевать.
Не понимая, как и почему наблюдаемый нами человек ведет себя так, как он себя ведет, мы приписываем его поведение человеку, которого не видим, чье поведение тоже не можем объяснить, но о котором не склонны задавать вопросы. Вероятно, мы используем данную стратегию не столько из-за отсутствия интереса или возможностей, сколько из-за давнего убеждения, будто для большей части человеческого поведения не существует значимых предпосылок. Функция внутреннего человека заключается в том, чтобы дать объяснение, которое не поддается объяснению. Оно останавливается. Человек не является посредником между прошлой историей и текущим поведением, он центр, откуда исходит поведение. Он инициирует, зарождает и создает и при этом остается, как и для древних греков, божественным. Мы говорим, что он автономен – и, если говорить языком науки о поведении, это означает «чудо».