По ту сторону жизни
Шрифт:
Но вот горло резать… для этого куда как серьезный повод нужен.
— В тебе слишком много тьмы, — я присела на диванчик с цветочной обивкой, закинула ногу за ногу. — Чужая смерть… чужая боль… ты их присвоила вместе с чужой силой. А потом использовала, чтобы зацепиться за дом.
Она рванулась, но я не позволила.
Жрица я или как?
— Я могу тебя изгнать, — я позволила тьме тянуть из призрака силы. — Стереть, как и саму память… а потом выйду и забуду о твоем существовании, как это сделала твоя семья.
Окно
Вот и нож появился. Для бумаг. Острый клинок, ручка из слоновой кости. Цветочный рисунок…
— Они… они были лишь… хиндары… низшие существа… ты не понимаешь… мы стоим выше… милостью богов… а они сотворены, чтобы служить нам…
Знакомый лепет.
Не то чтобы я поддерживаю безумные идеи некоторых о всеобщем равенстве, все-таки это чересчур идеалистично, да и очевидно, что люди появляются на свет разными. Но и политика социал-дарвинистов мне неприятна. Вот, говоря по правде, не могу даже сказать, чем именно.
В прошлом году я, признаться, побывала на выставке людей.
Впечатлялась темным мавританцем, обряженным в львиную шкуру. И грозным индейцем, привезенным из нового света: от него несло смертью, а пояс был сделан из настоящих волос, снятых с живых некогда женщин…
Там многие были.
Смуглые и узкоглазые жители севера, которые питались сырым мясом.
Людоеды из влажных джунглей забытого континента. Карлики и великаны. Уродцы, на которых смотреть было неприятно, и невероятные по своей привлекательности аборигены дальних островов.
Поговаривали, что все ночи с ними были расписаны. Я не рискнула. Чересчур уж брезглива, знаете ли… главное, что в соседнем зале расположилась выставка черепов, собранных в колониях. И лектор весьма бодро рассказывал о том, чем отличаются люди белые от прочих… кажется, было там что-то об эволюционном древе. Происхождении от разных видов человекообразных обезьян. О близости иных раз к истокам.
Сиречь, к тем самым обезьянам… примитивность культуры, невежество… в этом что-то да было, но… да, я вряд ли сяду за один стол с темнокожим и уж тем паче признаю его равным, однако убивать… Право слово, это несколько чересчур.
— Они лишь скот… люди режут скот ради мяса и шкур… ради…
Я отмахнулась и уточнила:
— Сколько?
— Что?
— Скольких ты убила, прежде чем получить силу?
На мгновенье показалось, что она не ответит. Но нет, Марта оскалилась и произнесла:
— После десятка перестала считать… много… ты не представляешь, какое это удовольствие… какое невероятное удовольствие убивать… ты слаба, как и другие… не достойна…
— Патрик?
— Его стошнило… когда протрезвел. Сначала был не лучше других, а потом стал вопить всякие глупости…
— Соня…
— Она умела убивать медленно. И силу собирала
— Конрад?
— Его не приняли во внутренний клуб…
Про Адлара и спрашивать не стоит.
Я подумала… и убрала ловушку. Душа Марты вырвалась и завыла снова.
— Заткнись, — велела я, — пока я не передумала.
Убрать ее я всегда успею. А пока пусть побудет… опять же наличие призраков весьма существенно влияет на цену не движимости. А особняк слишком хорош, чтобы оставлять его без хозяйской руки.
ГЛАВА 42
В машине мы с Диттером переглянулись.
— И что думаешь? — Он вытащил откуда-то из-под сиденья сверток, в котором обнаружилась пара бутербродов. Несколько помятые, они все же выглядели достаточно аппетитно, чтобы я приняла один. Откусила. И задумалась.
Я ведь ем… и пью… и не только вино. И не только пью. Следовательно, тело функционирует. Хотя бы частично. Мертвой материи, если следовать классическому описанию, еда не нужна. И даже те же упыри дерут живых не столько из-за голода, сколько из примитивного инстинкта, который почему-то единственный остается в разложившихся их мозгах.
Свежая ветчина. Сыр. Масло, подтаявшее и впитавшееся в хлеб.
И дождь начался. Капли стучат по крыше, потоки воды закрыли лобовое стекло… и как-то уютно вот сидеть.
— У них у всех была причина… думаю, если порасспрашивать родных Гертруды…
Правды нам не скажут.
— С Адларом ясно… а вот Патрик… он, конечно, бездельник и порой хамил изрядно, но… он не настолько был безголов, чтобы ложиться в постель с кем попало, а потом игнорировать симптомы. Он у целителя бывал каждый месяц.
И возникает вопрос, как вышло, что целитель, весьма хороший целитель, к слову, ибо Патрик всегда требовал лучшего, не заметил болезни? Или же развилась она стремительно… А ведь можно… подтолкнуть…
Ореховая зараза тем и опасна, что годами способна скрываться в теле. Нет, без вмешательства здесь не обошлось…
Конрад и его сестрица.
Она дура… нет, не та дурочка, которая красиво прячется за маской, ибо хорошеньким дурочкам прощается куда больше, чем тем, кто претендует на ум. Эта настоящая. Чую. И лепет ее детский не раз и не два заставил мамочку скривиться.
— Видел ее мамашу? — я стянула с Диттерова бутерброда веточку петрушки. — Уж она-то по головам пошла бы и не моргнула… смотри, отец детишек завещание оставил, но, полагаю, не то, которое ее устроило. Конрад быстро избавился от мачехи. Сестрице… сестрице версию выдал о заботах. Само собой старушку это не устроило.
— Не так она и стара.
Я отмахнулась: стара или нет, но от пасынка она нашла способ избавиться. Вопрос как… Самоубийство? Еще одно самоубийство? Какой, к слову, удобный вариант… главное, пожертвовать нужную сумму в фонд жандармерии…