По ту сторону жизни
Шрифт:
— Видите? — скорбно поинтересовалась Мари. Шепотом.
Но была услышана.
— Что ты там бормочешь, оглоедка? Сплетни распускаешь… — фрау Биттершнильц оперлась рукой на столик, который жалобно заскрипел, но выдержал немалый вес старухи. — Ты это придумала, дрянная девчонка? Ты… кто ж еще… он-то вовсе той головой, которая на плечах, думать не приучен… а ты, деточка, молодец, что пришла. Что стоишь. — Старуха пнула вазочку и наступила на белесую зефирину. — Убирайся, раз натворила… и вели, пусть подадут чай в охотничий кабинет.
Она
— А от тебя смертельным проклятьицем несет… хорошая работа… крепкая… но поможешь мне, я помогу тебе…
— Боюсь, это неизлечимо, — Диттер поморщился.
Весу в старухе было изрядно. Облаченная в темно-лиловое платье, она казалась этакой шелковою горой, на которой то там, то тут поблескивали драгоценные жилы камней.
Аметисты. И алмазы. И отнюдь не только прозрачные… Желтые хороши, крупные, идеально ровного цвета и огранки.
— Нравятся? — старуха подняла руку, позволяя мне разглядеть браслет с подвесками. — Второй мой муженек пожаловал… редкостный скупердяй был, но после того, как я его с одной актрисулькой застала, переменился, да… а ты не стой столпом. Даровали же боги родственничков…
В лиловой гостиной лиловыми были шторы. И ковер. И стены. И обивка мебели, правда, здесь темно-лиловый разбавлялся бледно-сиреневой полоской. Свисала люстра с пыльным абажуром цвета фуксии. На диванчиках выстроились подушки всех оттенков фиолетового. И лишь ковер на полу резал глаз своей вызывающей белизной.
— Садись… ишь, кривишься… а мне оно нравится, — с вызовом произнесла вдова, плюхаясь в креслице. — Ах, погода меняется, кости болят… тебе-то хорошо, ничего уже болеть не будет.
Сомнительное преимущество. Хотя…
Нельзя сказать, что моя нынешняя жизнь много хуже предыдущей. Да и долголетие… и вообще… убивать мне не хочется, жажды крови я не ощущаю, а в остальном. Цвет лица вот выровнялся. В прежние годы мне подобной белизны добиться не удавалось, несмотря на все ухищрения.
— Меня не слушают… целитель наш, штопор ему в задницу… что? Первый мой муженек капитаном был, честным, от низов поднялся… свой корабль зубами у судьбы выгрыз. Ох и любила ж я его, хоть редкостным скотом был… да… но не о том… наплели нашему разлюбезному, будто я уже слабоумная, а он и рад поверить… я ему об одном, а он мне на стоечку для успокоения нервов. И морфий. Мол, спать буду лучше. Я ж ему не на сон жаловалась, со сном у меня аккурат все хорошо. Небось, эта потаскушка подливает чего… и Мими мою отравила.
Со скрипом приоткрылась дверь, и в гостиную вошла махонькая облезлая собачонка на тонких ножках. Облаченная в попонку с аметистами, она казалась одновременно нелепой и жалкой. Круглая головенка на тонкой шее. Несоразмерно огромные уши, из которых торчали пучки шерсти. Хвостнитка с пушистым облачком на конце…
— Привезли мне… — старуха стукнула клюкой по стулу. — Уродца… и говорят, что это Мими… будто я свою собаку не знаю!
Существо
— Я тебе, — я погрозила собачонке пальцем.
— Мими тебе его бы отхватила, а это… тьфу, пакость, а не собака… пшла отсюда…
Собака широко зевнула и плюхнулась на ковер. Она свернулась клубочком, из которого торчали лишь уши… нет, определенно, не понимаю, какой в ней смысл.
— Началось все с полгода тому назад… Мари ты видела. Тихой девкой была, спокойной… исполнительной. Я ее в при юте подобрала. У меня-то компаньонки наемные долго не выдерживали. Не везло…
Если кому и не везло, то, как по мне, именно компаньонкам. Вот и сбегали. А сироте деваться некуда. Да и платить не надо. Сплошная экономия.
— Конечно, сперва она мне показалась слегка туповатой… ничего не знает, ничего не умеет… взялась платья чистить, так испортила… но я ее учила. Я была терпелива…
Для ведьмы.
— И вроде выучила… — старуха махнула рукой на дверь. — Ишь, стоит… заходи уже, я тебя слышу…
Мари вошла. В руках ее был поднос с кружками, высоким кофейником, молочником и полудюжиной серебряных вазочек…
— Долго возишься, — почтенная вдова переложила клюку по другую сторону кресла. — Опять подслушивала…
Мари вздрогнула. И полетела на пол. Неловко кувыркнулся поднос. Разлетелись кружки, зазвенели тарелки, превращаясь в груду осколков… выплеснулось содержимое кофейника, причем прямо на старуху…
— Криворукая дура! — вдова схватилась за клюку.
— Простите, простите, пожалуйста… я не заметила вашу собачку, я… — Мари сжалась, прикрывая голову руками. Вид у нее был до крайности жалкий.
Собачонка издала протяжный вздох. И поднялась. И… лежала она в двух шагах от Мари.
Клюка полетела в стену.
— Вон пошла! Чтоб я тебя… — старуха добавила пару слов покрепче, полагаю, подхваченных от супруга-капитана. — Вели, чтоб прибрались… ничего доверить нельзя…
— Вы только не волнуйтесь…
Мари поднялась, а я ощутила запах крови. Резкий. Едкий. И невероятно сладкий, манящий. От аромата этого закружилась голова, и вдруг я осознала, что голодна. Невероятно, невозможно голодна… настолько, что готова…
Я сглотнула. И сглотнула вновь, попыталась отвести взгляд от белого девичьего запястья, по которому скатывались алые капли. Такие крупные, такие совершенные…
— Я… я… — Мари прижала руку к себе, но так, что порез был виден. И Диттер дернулся было, но взгляд его остановился на мне. — Мне так жаль… простите, пожалуйста… умоляю, простите… и не волнуйтесь… вам вредно волноваться… у меня сердце…
— И почки, и печень…
Их голоса звучали где-то вдалеке… Я слышала стук сердца. Ровный. И… девчонка знает, что делает. Сердце не обманешь… кровь…
— Смотри на меня, — легкая пощечина отрезвила.
— Гад, — я потерла щеку, пытаясь отрешиться от манящего стука. — Я в порядке.