По воле Посейдона

Менедему это представлялось невероятно увлекательным.

Соклей, должно быть, думал о том же самом, потому что сказал:

— Хотел бы я знать, как бы выглядела «Илиада», если бы Троя не пала?

— По-другому, — ответил Менедем, и оба брата рассмеялись.

— Я уверен, Трое лучше быть такой, какая она сейчас, — заключил Менедем. Усилия, которые он потратил, чтобы посмотреть на вещи по-другому, оказались для него непомерными.

Соклей не спорил.

«Когда настанет утро, — подумал Менедем, вытягиваясь на юте, —

я снова буду думать так, как надлежит думать истинному эллину».

* * *

Когда настало утро, в голове Соклея все еще бродили мысли о том, что они вчера обсуждали с Менедемом.

— Когда Александр вторгся в Персию, — сказал он, — Дарий, вероятно, тоже думал, что македонцы — орда варваров. И, судя по тем македонцам, которых я видел, у него были причины так думать.

К его разочарованию, Менедем не хотел больше обсуждать этот вопрос.

— Персы получили по заслугам. — Вот и все, что он сказал.

Соклей окунул ячменный хлебец в оливковое масло.

— Полагаю, ты считаешь, что и троянцы тоже получили по заслугам? — Он откусил кусок.

— Конечно, так оно и есть, — с полным ртом ответил Менедем. Его завтрак был точно таким же, как и у двоюродного брата.

— Это почему же, о почтеннейший? — ядовито осведомился Соклей. — Потому что Парис убежал с женой Менелая?

— А почему же еще? — ответил Менедем.

Потом он, должно быть, понял, что его собеседник говорит не только о Троянской войне, и Соклею доставил огромное удовольствие хмурый взгляд, который бросил на него двоюродный брат.

— Смешно, — сказал Менедем. — Очень смешно. Когда я увижу Гилиппа на быстром пентеконторе, вот тогда я начну беспокоиться.

— Когда мы пойдем обратно на Родос, ты собираешься остановиться в Таренте? — поинтересовался Соклей.

Менедем снова хмуро посмотрел на него, но на этот раз Соклей злорадствовал меньше, потому что его двоюродный брат выглядел не только рассерженным, но и встревоженным.

— Не задавай сейчас таких вопросов, — сказал Менедем. — Это зависит от того, сколько у нас останется товаров на продажу, когда мы двинемся из Неаполя в обратный путь. А также еще и от того, насколько сильно разозлился Гилипп.

— Сколько убийц он послал за тобой? — уточнил Соклей. — Девять?

— Всего лишь семь, — ответил Менедем.

— Ах, прости. Мне просто очень хотелось прояснить детали. По-моему, если к кому-то отправили семерых убийц, то это верный знак того, что в ближайшее время этот человек не будет принят в Таренте с распростертыми объятиями.

— Без сомнения, мне придется соблюдать там осторожность, — отозвался Менедем, тщательно подбирая слова. — Но как знать, окажется ли там все так же плохо, как было в Галикарнасе. Я надеюсь, что нет.

— Да уж, нам остается только надеяться, — вздохнул Соклей. — Я не уверен, сможешь ли ты ввести судно в гавань Галикарнаса: как бы акатос не сожгли до ватерлинии. И это

скверно, потому что наши семьи вели там дела много лет.

Менедем подошел к борту, задрал хитон и помочился в Тирренское море.

Оглянувшись через плечо, он ответил:

— Ты не поверишь, но отец говорил мне то же самое уже много-много раз.

«Тогда почему же ты его не слушаешь? — подумал Соклей. — Почему бы тебе хоть раз не попытаться посмотреть на вещи с точки зрения обманутого мужа, с женой которого ты развлекался?»

Он и сам хорошо знал ответ. Потому что, когда у Менедема встает член, его уже ничто больше не заботит. Некоторые мужчины по натуре и впрямь были животными; им требовалась Цирцея, которая смогла бы превратить их в свиней. Однако Менедем на самом деле не такой. У него светлая голова, очень светлая. Хотя следует признать: иногда он не дает себе труда поразмыслить.

Менедем со своей обычной сноровкой направил «Афродиту» к северной части берега.

— Нет никакого смысла бросать тут якорь на ночь, — объяснил он команде. — Я имею в виду — тут нет приличной гавани. Берег большой, но стоит ли рисковать, вытаскивая судно на сушу?

Почти все моряки замотали головами. Италия была густонаселенной землей, на ней кишмя кишели самниты и прочие варвары. И глупо было давать грабителям шанс напасть на судно.

— Стало быть, вы со мной согласны? — спросил Менедем. — Вот и молодцы.

«Интересно, — подумал Соклей, — а что бы он сказал, если бы моряки захотели вытащить „Афродиту“ на берег?» Что-нибудь оригинальное и запоминающееся, в этом Соклей не сомневался.

Но поскольку никто из моряков не возразил, Менедем продолжил:

— Ну а раз уж нам не надо торопиться, чтобы поспеть до ночи в порт, попритворяемся еще немного военной галерой.

Как Соклей и ожидал, это не вызвало у команды единодушного согласия. Упражняться в морских маневрах было тяжелой работой; выполнять ее было куда трудней, чем просто гнать акатос дальше на север. И конечно, не было никакой гарантии, что морякам потом понадобятся эти приемы. Если не понадобятся, они потратят понапрасну массу сил.

Но можно взглянуть на все иначе: если моряки не будут практиковаться и в конце концов им придется принять бой, наказание окажется гораздо худшим, просто не сравнимым с натруженными спинами и волдырями на руках.

Соклей видел это так же ясно, как видел свои ноги и палубу под ними. Он гадал — почему же остальные этого не понимают?

Но моряки ворчали больше для порядка, и вскоре «Афродита» уже маневрировала, кидаясь то в одну сторону, то в другую. Она крутилась на месте куда быстрее, чем тогда, когда развернулась к Гиппонию, обратив в бегство пиратский пентеконтор.

— Весла по левому борту убрать! — закричал Диоклей, и гребцы левого борта одновременно втянули внутрь свои весла.

Келевст глянул на Менедема, и тот ухмыльнулся.