По Восточному Саяну
Шрифт:
В одиннадцать часов в облаках появились проталины, выглянуло солнце. Лошади тяжело шли по еле заметной звериной тропе. Ни стука топоров, ни крика погонщиков, люди отстали, растянулись -- голод незаметно подтачивал наши силы. Еще километра два пути по тайге и мы подошли к Паркиной речке. Пока расседлывали лошадей, организовали лагерь, я решил осмотреть местность.
При впадении в Кизир Паркина речка наметала огромный наносник. Река приносит туда ежегодно сотни деревьев, смытых с берегов. Стволы, громоздясь один на другой, так переплелись между собою, что не угадать, какому какая вершина принадлежит. Некоторые
Невозможно было устоять от соблазна и не порыбачить.
Подаренная мне Павлом Назаровичем "обманка" была сделана очень просто. Маленький крючочек до изгиба к жалу был обмотан красной ниткой с вплетенными медвежьими шерстинками, а в конце изгиба два цветных перышка кедровки. Получалось полное впечатление мушки. Подхваченная водою и удерживаемая тонкой леской мушка играет на воде, как живая.
Через час сумка наполнилась доверху чудесной рыбой.
Я присел на камень и долго осматривал Фигуристые белки. Теперь они были близко и просматривались хорошо. Их изорванные вершины спокойно дремали под охраной глубоких расщелин и потемневших скал. Многочисленные истоки Паркиной речки глубоко впитываются в откосы гольцов, морщиня их склоны. Фигуристыми белками начиналась самая недоступная и длинная часть хребта Крыжина, протянувшаяся непрерывными зубцами на восток до пика Грандиозный. Курчавые вершины белков, глубокие цирки, окаймленные стенами недоступных скал с озерами на дне их, провалы -- все это работа ледника, некогда покрывавшего хребет. Сколько же тысячелетий понадобилось ему, чтобы так изменить рельеф.
Пугающая крутизна преграждала путь к вершинам Фигуристых белков. А ведь туда нужно было вынести лес, цемент, песок, железо... Хватит ли сил у людей?
Пытаясь наметить подход, я продолжал сидеть на камне. Солнце припекало. Земля парилась. Кучились недавно поредевшие облака.
Мое внимание привлек внезапно налетевший шум. Это скопа, силясь оторваться от воды, громко хлопала крыльями. Несколько отчаянных взмахов -и птица взлетела вместе с крупным хариусом. Зажатая в когтях рыба извивалась. Полет скопы был неровным.
Я пошел берегом, следя за птицей, и за поворотом увидел ее гнездо. Оно было устроено из толстых прутьев на сухой вершине кедра. Она с ходу уселась на сучок и стала клювом разрывать принесенную рыбу. Два еще не оперившихся птенца при ее появлении нетерпеливо пискнули и жадно стали хватать куски рыбы. Когда пища была поделена, скопа вытерла о веточку свой клюв, встряхнула перьями и улетела вниз по реке. А птенцы, положив на край гнезда головы, молча ждали ее возвращения.
Скопа всегда вьет гнездо на берегу и в таком месте, откуда хорошо видна река. С первых же дней появления на свет птенцы видят перед собой воду. Река -- их родина. С детства они хорошо знают, что длительный голод наступает в период, когда вода в реке мутнеет и когда по ней плывет много коряжника. Мелкая же и чистая вода в реке, наоборот, сулит обилие пищи.
Когда я подошел к товарищам с полной сумкой хариусов, все засуетились, стали
– - Ты куда собираешься? А обед кто будет варить?
– - удерживая Алексея за руку, спросил Мошков.
– - Пантелеймон Алексеевич, ей-богу, на минуточку! Я только два раза заброшу и вернусь, -- взмолился Алексей.
– - Ты ведь не рыбак и не поймешь, что за удовольствие удить хариусов...
– - С каких это пор ты стал рыбаком?
– - допытывался Мошков.
– - Душа-то у меня рыбацкая от рождения, только поздно определилась, -бросил Алексей, скрываясь в чаще.
Когда обед был готов, я пошел звать рыбаков. Все они собрались на устье Паркиной речки. У тех, кто удил с берега, были разочарованные лица -- рыба брала вяло, не "липла" к крючку. Зато Лебедев и Козлов, перебравшись на наносник, то и дело вытаскивали упруго трепещущих хариусов, сопровождая все это криком восторга, явно для того, чтобы подразнить неудачников на берегу.
Не у дел был только Алексей. Он оборвал мушку, не вытащив ни одного хариуса, и теперь приставал к Самбуеву.
– - Слышишь, Шейсран, дай раз заброшу, -- тянул он нараспев.
– - Сам такой удовольствия надо...
– - ответил тот, хотя тоже за все время ни одного хариуса не поймал.
После обеда лагерь оживился. Отбирали груз, готовили вьюки для завтрашнего дня. С утра намечался штурм Фигуристых белков.
Я рассказал Павлу Назаровичу, что видел на реке скопу.
– - Это хорошо, что близко у стоянки живет рыбак, -- обрадовался он, -птица поможет нам определить погоду, понаблюдать только надо за ней.
Трудовой день закончился. Солнце освещало изломанные макушки гор и редкие облака на небе. Свет, отраженный от них, падал в глубину долины, напрасно пытаясь задержать наступающий сумрак. Скоро все угомонилось: притихли птицы, застыл воздух, потух костер. На смену дневной суеты из чащи леса бесшумно выходили звери. Они всю ночь будут кормиться на полянках, нежась прохладой...
Утром мы завьючили лошадей и были готовы покинуть стоянку. Но погода снова испортилась: по небу ползли облака. Идти на голец было рискованно -мог быть дождь. Я подумал, не отложить ли поход до следующего дня.
Павел Назарович только что вернулся с реки.
– - Дождя не будет, -- сказал он уверенно.
– - Скопа только один раз появилась и больше не прилетала. А непогоду чуяла -- таскала бы рыбу. Надо идти.
А небо все темнело, и грознее кучились облака. Казалось, природа смирилась с тем, что будет дождь.
– - Ну, Павел Назарович, если твоя правда и дождя сегодня не будет, мы соорудим тебе памятник на вершине Фигуристого и сделаем надпись: "Лучшему саянскому синоптику П. Н. Зудову", -- сказал Прокопий.
– - Кто его знает, соорудите или нет, но дождя не будет,-- ответил старик.
Груз разместился в пяти вьюках. Самбуев должен был сегодня же возвратиться в лагерь с лошадьми и завтра принести" нам под голец свежей рыбы. Собираясь в поход, мы рано утром поставили сети.
Теперь мы перебрались на правый берег Паркиной речки и тронулись к Фигуристому. За узким проходом, по которому река пробивается к Кизиру, показалась широкая разложина, покрытая кедровой тайгой. Спускающиеся в нее крутые откосы гольца поросли кустарником, а выше лежали поля снега.