По высшему классу
Шрифт:
— Детка моя дорогая, если ты и сейчас не голодна, в тебе нет ничего человеческого.
Билли открыла глаза, снова зажмурилась и поняла, что лежит в теплой постели рядом с замечательно пахнущим обнаженным мужчиной, с которым познакомилась всего несколько часов назад. Вот это да, подумала она лениво, ну и история. Сэм нежно терся о ее губы, пробуждая ото сна.
— Я и тогда была голодная, просто не хотелось ждать… я бы не смогла… так долго терпеть… — Она дважды зевнула, с удовольствием постанывая. — Как ты мог столько говорить о еде?
— Но я же не мог просто сказать «давай трахнемся»?
— Почему? Это я не могла, а ты мог.
— А
— По доброй американской традиции первым предлагает мужчина. Теперь моя очередь. Давай трахнемся.
Билли Айкхорн, бедовая, разведенная, богатая, знаменитая, предмет всеобщего внимания и обсуждения, не могла сказать «давай трахнемся», а Ханни Уинтроп, учительница, живущая в Париже, могла говорить все, что ей вздумается. Ее ученики в Сиэтле не станут возражать.
— Давай трахнемся, — радостно повторила она.
— Ох, детка, дай я на тебя сначала посмотрю. — Он откинул простыню и одеяло и стал с наслаждением любоваться ее телом, восхитительным женским телом, близким к совершенству.
Билли обычно скрывала некоторую излишнюю пышность своих форм — правильно подобранная одежда и рост помогали ей в этом. Без одежды ее роскошная фигура, полные налитые груди, сладострастная линия бедер, белизна кожи были неотразимы. Соски у нее были такими темными, что казалось, она их подкрашивает. Тело ее было симфонией невозможно сладостных округлостей, линий и изгибов. Долгие мгновения Сэм благоговейно водил пальцами по ее телу, наслаждаясь его мягкими и упругими участками, щедрым даром, разглядеть который раньше он не успел.
— Ох, Сэм, не мог бы ты этим заняться чуть позже или ты меня обмеряешь, чтобы решить, хочешь ли ты меня лепить? — Билли гордилась своим телом и от ложной скромности не страдала, но, потрогай он ее чуть дольше, она могла бы сойти от возбуждения с ума.
— Я… занимаюсь… абстрактной скульптурой, — ответил он, полностью сосредоточившись на изучении ее пупочной впадины.
— Повернись на живот, — пробормотала Билли пересохшими губами. На нее вдруг нашло вдохновение безумства.
— А? Что?
— Давай по-честному. Теперь я хочу тебя рассмотреть.
Он уступил ее желанию, и, действуя как во сне, Билли села на него верхом и провела руками по голове, постепенно переходя к позвоночнику. Кончиками пальцев она ощущала его бока, гладя упоительно гладкую кожу от подмышек до талии, пока от ее ласки он не задышал быстро, тяжело. Тогда она спустилась ниже, на бедра, легко водя рукой от талии к копчику и обратно. Он со стоном приподнялся и, чуть раздвинув ноги, снова лег. Билли спустилась еще ниже; теперь она сидела у него на икрах, заглядывая ему между ног. Он уже настолько возбудился, что пенис его прижимался к животу, но тяжелые полушария яичек покоились на простыне. Тут она наклонилась вперед и приблизилась к ним, осознав вдруг, насколько полностью он ей доверяет. Она принялась слегка дуть на яички, согревая их и наблюдая, как сокращаются мышцы ягодиц, а сам он стонет от желания.
— Теперь перевернись, — прошептала она, освобождая его от веса своего тела.
Он повиновался и лежал теперь с закрытыми глазами, вытянувшись во всю длину. Билли собиралась медленно и нежно пройтись по всем самым чувственным местам — по лбу, шее, соскам, ведь мужчины не меньше женщин любят, чтобы их ласкали. Однако увидев, как он напряжен, она отказалась от этой идеи. Ей было необходимо снова ощутить его внутри себя, немедленно. Она перекинула через него ногу, встала на колени и взяла обеими руками его член, чтобы направить его. Он открыл глаза и смотрел на
— Закажи что-нибудь, что сможешь есть одной рукой, — сказал Сэм Билли, — потому что эту я не отпущу.
— А если я пообещаю, что потом ее верну?
— Нет, настолько я тебе не доверяю. Ты, детка, очень любишь командовать.
— Ты поэтому повел меня в пиццерию?
— Возможно. А может, потому, что здесь поблизости их четыре. В эту я хожу почти каждый вечер.
— Французы назвали бы ее твоим cantine, твоим буфетом.
Билли выглядела очаровательно растрепанной, хотя и пыталась при помощи расчески Сэма привести себя в порядок. Она почистила зубы его щеткой и помылась в его крохотной ванне. Потом надела его старый, с треугольным вырезом желтый пуловер, который сползал у нее с плеч, и подпоясалась найденным у Сэма в шкафу синим галстуком. Однако ничто не могло скрыть следов недавнего наслаждения — щеки ее горели, губы припухли, а темные глаза сияли от удовольствия.
— Я не знал, что в конце концов ты будешь давать мне уроки французского.
— И не рассчитывай, у меня другие планы на твой счет.
— Может, поделишься?
— Не здесь, Сэм, не на людях.
— Никто не слышит. Да и вообще они французы.
— Хочешь снова возбудиться? — Голос Билли звучал тихо, но твердо.
— Ты неправильно ставишь вопрос. Мне необходимо съесть две-три пиццы… а вот после ужина… Да я только этого и хочу.
— Хорошо, после ужина — если ты чувствуешь, что потянешь.
— Это правда, что ты в отпуске или тебя выслала полиция нравов?
— Не скажу, — засмеялась она. — Должны же у меня быть свои маленькие тайны.
— Детка, давай сначала отправимся к тебе и заберем все, что понадобится, чтобы провести здесь еще одну ночь, а потом еще и еще…
— Ой… нет… не надо. Это… знаешь… это займет слишком много времени. За углом есть аптека. Мне нужны только зубная щетка и расческа. Я очень непритязательна.
— Моя одежда тебе идет больше, чем твоя.
— Я не всегда так одеваюсь. В джинсах и кроссовках на занятия не пойдешь.
— Тогда давай завтра заедем в твою гостиницу забрать твои вещи.
— Сэм, подожди минуту! Я не собираюсь к тебе переезжать.
— Почему?
— Ну… это не самая удачная идея. Прежде всего не стоит принимать скоропалительных решений, а кроме того, я хочу быть независимой. Такая уж я уродилась.
— Ты хочешь сказать, что я тебя тороплю.
— Вроде того. Это просто неразумно.
— Ты довольно неразумная женщина, детка.
— Да, это верно, и всегда такою была. Это один из моих роковых недостатков… а если я к тебе перееду, ты узнаешь и об остальных.