По законам Дикого поля

Бажанов Евгений Александрович

Волею судеб помыслы переселенцев и правительства в большей части удачно соединились. Продвижение в Дикое поле медленно, но неуклонно нарастало.

Уже полтора столетия непокорные и неслуживые волжские атаманы Богдан Барбоша, Якуня Павлов, Матвей Мещеряк, Иван Кольцо… укрепились в Диком поле. В 1571 году атаманы взяли ногайскую столицу город Сарайчик. В 1586 году построили Кош-Яицкий городок. А витязи Ивана Грозного освободили Волгу до самой Астрахани. Но гигантское пространство от Волги до Яика все еще оставалось пустынно, непахано и таило нешуточную угрозу.

Правительство России на границах отлавливало беглых крепостных и сектантов, а порой закрывало глаза на их поселения, приглашало, заманивало льготами

и даже понуждало сомнительный люд, включая ссыльных разбойников, к переселению в Дикое поле. Надеялись, что дикие орды с востока и бунтари из России, столкнувшись, уравновесят друг друга и дадут дорогу другим…

Заметным отрядом в освоении Дикого поля стали и военные поселения вдоль укрепленной черты. Здесь они особенные. Основатели поселений отставные солдаты-бобыли – пушкари, рейтары, драгуны, гренадеры.

В двадцать-двадцать два года их брали на военную службу. По рекрутской повинности каждая деревня должна поставить определенное число новобранцев. Служба Отечеству – дело почетное, но провожали рекрутов из дома, как хоронили, со слезами. Срок службы – до гробовой доски. В родные селения мало кто возвращался. Одни погибали в сражениях, другие по ранению или старости заканчивали дни в инвалидных домах.

Они, солдаты, умели все, что надо делать на войне. Отличались невероятной стойкостью, какую вряд ли явят позднейшие армии. На поле боя под ружейными пулями и градом пушечной картечи, часами не шелохнувшись, стояли во весь рост, не имея права спрятаться в окоп или за редут. Презрев смерть, выполняли долг.

Если казаков называли рыцарями степей, то солдат императорской армии не по уставу величали рыцарями сражений, а еще монахами войны. Они не имели ни семьи, ни хозяйства. Только один удел – служение Отечеству. Каково время – таковы и судьбы.

Желая облегчить участь солдат, изрядно послуживших, а заодно сэкономить средства на содержание регулярной армии, правительство перевело на поселение по реке Сок более двенадцати сотен солдат-бобылей.

Им выделили по восемнадцать десятин [45] земли на пешего солдата и пятьдесят пять десятин на каждого конного. Податей с пашенных солдат не брали, но в случае опасности они должны были без промедления выступить в поход и попадали в распоряжение военного начальства.

45

Десятина – русская мера земельной площади, равная 1,09 гектара.

Вот к такому поселению на оборонительной черте и подъехали звероловы.

– Не спеши, – сказал Вожа крестному брату. – Езжай следом за мной. В траве разбросан чеснок [46] . Возле кордона дурью не поскачешь, на кордон наскоком не ворвешься.

Проехав поле с чесноком и свободный проход без рогаток, всадники въехали в селение пашенных солдат. У них без суеты приняли лошадей.

Из домов выходили бородачи в рубахах с поддевками, схваченными кушаками, и усатые солдаты в мундирах, оставшихся от прежней службы.

46

Чеснок – металлические рогульки с четырьмя-пятью острыми шипами, один шип втыкается в землю, другие торчат вверх. Если лошадь наступит на чеснок, то выходит из строя.

С Вожей здоровались, похлопывали по плечу. Посматривали и на красавца скакуна. Тополь, не привычный к большому стечению людей, мотал головой, недоверчиво косил большим глазом. Последовали обычные вопросы о житье-бытье, об охоте, спокойствии степи…

Черноусый солдат с посеребренными сединой висками на правах старого приятеля зазвал Вожу, а заодно

и его крестного брата к себе в гости.

Избы в деревне пашенных солдат небольшие, но добротные, рубленые из дубового леса. Такие стоят по двести лет, а если хозяин следит за крышей, то и еще столько же могут простоять. Окна в избах, как и у всех первых поселенцев, столь маленькие, что человек не пролезет. Где рыбьим пузырем затянуты, но большинство застеклены, с рамой без форточек. Если избу хотели проветрить, то открывали дверь. Двери делали небольшие, так что в горницу входили низко наклоняясь. С наружной стороны толстую дубовую дверь обивали войлоком, спасаясь от свирепых зимних морозов и вьюг.

Однако ж у хозяина, приветившего звероловов, окна в избе относительно большие, а в углу окна, на городской манер, треугольник из жести и жестяная трубка с крышечкой – слуховое окошко от угара. Солдат ездил в Самару и там подсмотрел новомодную придумку.

У крыльца на веревке висел кувшин с водой для мытья рук. Умывшись, хозяин и гости вошли в избу.

– Как живешь, Мамон? – спросил Вожа, усаживаясь за стол перед иконой в красном углу и оглядывая комнату. Убранство в избе обычное крестьянское. Широкие лавки вдоль стен. Лубочная картина с эпизодом войны. Портрет уже почившего царя. Большая беленая русская печь, украшенная росписью. Разноцелевое русское изобретение занимало чуть не четверть передней комнаты. В печи готовили пищу, томили такие блюда, что в другой печи и не сделать; если рядом не было бани, то в печи мылись, на печи можно спать и сушить одежду. Между печью и стеной полати, но спать на них некому, и хозяин свалил там пожитки. В углу сундук для платья. Перед печью закуток с горшками, кувшинами и тарелками.

Для крестьянской избы здесь не хватало ткацкого станка и прялки. Зато на стене на гвоздях висели два ружья, не лишенных изящества, сабля и пистолет в чехле.

– Привычно живем, – не спеша ответил Мамон.

Солдат кипятил чай в самоваре и что-то разогревал в печи.

– Острог вокруг кордона так и не поставили, – вспомнил Вожа.

– На кой? – Мамон не отвлекался от печи. – Кордон защищен. Проход рогатками закроем и все. В позапрошлом году соседи пятерых впустили, загородили проход и крышка. Куда им деваться. Нас, пашенных солдат, вместе с прибылыми переселенцами без малого пять десятков. Все стрелки неплохие и в рукопашном бою не последние. Ворья азиатского и российского не пужаемся. Рогатки и то для осторожности ставлены. Если большая орда подойдет, тогда за подмогой идти или в крепость отступать. При мне на линиях за десять лет только однажды большой набег случился. Наши дозоры стерегут хищника.

– Что за прибылые? – спросил Вожа.

– У нас всякого якова много. И пашенные солдаты из пушкарей и драгун. Нас тут малолетками кличут. Малолетки и малолетки. По двадцать пять – двадцать семь годов отслужили. Не до конца выслужили. Послабление получили. На военное поселение вышли. Есть крестьяне-переселенцы, неслуживые, сразу в пашенные солдаты записанные. Эти уже семейные к нам пришли. Есть тяглые крестьяне. Есть пашенные солдаты, которые взяли на себя казачью службу. Казаки опять же.

– Можно так?

– Отчего ж, – Мамон отвлекся от печи. – Сдавай бобыльский оброк белопашенному казаку, а казачью службу бери себе. Кто земли не имеет, тот государева тягла не несет. Многие так поступают.

– Ты-то как? – допытывался Вожа.

– Как видишь. По правую руку за дубравой мое поле. К земле есть охота, да чего уж там… нет большого рвения. Отвык. Но земля скажу тебе… На моей рязанщине и равнять не с чем. Чудо земля.

Солдат поставил на стол чугунок с клецками. В большую миску навалил вареной молодой сайгачатины, нежной, но с запахом горькой полыни. Поклал больших зеленых огурцов. Свежих и соленых. Принес золотистых луковиц и каравай хлеба. Вожа принялся резать хлеб ломтями.