По замкнутому кругу

Михайлов Виктор Семенович

— Рассказывайте.

— Описание двора и дома точно, как у Тарасова.

— Что старшина говорит о Ежове?

— Пройдоха и вор, но не пойманный.

— И это все?

— У Валиева все.

— Вижу, Женя, кое-что вы приберегли напоследок. Так?

— Так, Федор Степанович. От Валиева я пошел в отдел кадров Управления торгами, посмотрел личное дело Ежова. Вот что я выписал. — Он достал из планшета лист бумаги и протянул мне.

«Ежов Казимир Засимович, родился в Саратове, — читал я, — в 1911 году, в семье торгового служащего. Кончил коммерческое училище. В 1928 году поступил продавцом в магазин бывший Блантера. В 1937 году переехал в Свердловск, где вступил во владение

жилой постройкой помершего тестя Мартина Львовича Буракова. В 1941 году призван в армию, участвовал в Великой Отечественной войне. В бою под Тихвином 27 ноября был контужен и в беспамятном состоянии попал в плен к врагу. Содержался в Кульмском лагере военнопленных. Освобожден нашими войсками в 1945 году. Находился в спецлагере на проверке. Вернулся в Свердловск в 1947 году и занялся торговым делом. В 1954 году поступил в мясной отдел продуктового магазина рядовым продавцом. В 1959 году за отличную и честную работу был выдвинут в заведующие. В 1961 году от простуды померла моя горячо любимая супруга Ефросиния Мартыновна».

— Стиль подлинника. Автобиография написана лично Ежовым. Почерк у него аккуратный, круглый, без крючков и росчерков. А вот его фотография. — Лунев поставил на стол снимок, прислонив его к графину с водой.

Это был грузный, крупный мужчина с грушеобразным лицом, маленьким узким лбом и массивной челюстью. Глубоко запавшие глаза-щелки, вислые усы, на подбородке родинка.

— Стало быть, у Ежова и Черноусова биографии сходятся на Тихвине 27 ноября 1941 года и на концентрационном лагере под Кульмом. Вы не знаете, полковник Шагалов послал вчера запрос на проверку Никона Черноусова?

— Полковник точен, как хронометр. Да он, наверное, в управлении. После вас я звонил ему…

— Зачем?

— Полковник приказал мне ставить его в известность…

— Вы считаете, что полковник у себя?

— Сейчас я посмотрю. — Лунев вышел и вскоре вернулся. — Владимир Иванович ждет вас.

Когда мы вошли в кабинет, Шагалов разговаривал по телефону с начальником милиции. Положив трубку, здороваясь, он сказал:

— Оперативные группы будут продолжать поиски до семи часов. Пока ничего путного. Ежов не ночевал дома. Один из соседей вышел на стук, от него сотрудник узнал, что Ежов нередко проводит время у своей подружки. Зовут ее Магда, в том же магазине, где Ежов работает, она заведует бакалейной секцией. Что у вас, Федор Степанович?

— Вы направили запрос на Черноусова?

— Давеча, после вашего разговора с полковником Кашириным, сам написал и с грифом «весьма срочно» передал в экспедицию.

— Военная биография Черноусова как две капли воды схожа с биографией Ежова. Тот же плен под Тихвином, лагерь под Кульмом, освобождение и проверка.

— Запрос на проверку Ежова вместе с Черноусовым?

— Да, Владимир Иванович, пожалуйста. Вызвать Ежова надо только тогда, когда мы будем в тупике Клевцова…

— А почему не предупредить его с утра?

— Важно, чтобы он при нас открыл дверь и, ничего не меняя, вместе с нами вошел в комнату.

— Прошу вас дать распоряжение установить, что делал Петр Ивакин восьмого августа с семнадцати до двадцати трех.

— У него шаткое алиби… Я с ним беседовал. — Шагалов был явно огорчен. — Когда вы думаете ехать к живописцам?

— Меня выбило из колеи исчезновение Тарасова. Может быть, послезавтра.

Все время лил дождь. Серый, хмурый рассвет пришел незаметно из перечеркнутого косыми струями горизонта. Лунева я отправил на несколько часов поспать, а сам взял книгу, включил электрический камин, устроился в кресле и пытался читать, но строчки плыли перед глазами. Перемотав ролик звукозаписи, я включил воспроизведение и несколько раз прослушал

Вадима Тарасова. Понимаю, что ему стоило признание. Главное, он сказал, — встреча с Любой. Ну да, конечно, для него главное. Да, пожалуй, и для нас… Если бы Вадим не встретил на своем пути эту женщину, вряд ли так круто повернулась бы его судьба. Как он сказал, «под уклон на полусогнутых». Образно и, пожалуй, верно. Конечно, я не могу быть ответственным за его поступок. И все же…

Вошел полковник Шагалов и как бы невзначай сказал:

— Пришел Ивакин. Я думаю, Федор Степанович, что поговорить с ним должны вы. Алиби у него липовое. Говорит, что был в мужской компании. Он не называет, с кем провел вечер, просит поверить на слово. Понимаете, я не могу, не имею права ему верить, но чувствую, что к делу он не причастен.

— Владимир Иванович, вы можете ответить мне честно на вопрос?

— Пожалуйста. — Он снял очки, сложил их и подошел к столу.

Впервые я увидел его глаза — глаза очень доброго человека, окруженные сетью мелких морщинок.

— Какое отношение вы имеете к Петру Ивакину? — спросил я.

— Петр женат на моей младшей сестре…

Теперь я все понял.

— Где Ивакин?

— У меня в кабинете.

— Попросите его зайти.

Шагалов быстро вышел из кабинета, и несколько минут спустя, постучав, вошел Ивакин. Человек лет сорока, с бородой, усами, пышной шевелюрой и в очках с металлической оправой. Он нерешительно остановился подле двери, опираясь на кизиловую трость.

Я пригласил его садиться.

— Петр Валерьянович, ответьте мне на один вопрос, но… Меня устроит только правда. Восьмого августа вы вернулись домой около двенадцати, с работы ушли в шестнадцать часов. Где вы были с семнадцати до двадцати трех?

— Для того чтобы вы меня поняли, я должен начать издалека, со студенческих лет, с первой женитьбы. — Он помолчал. — С Клавой мы жили хорошо, у нас родился мальчишка, назвали его Александром. Потом… я подолгу отсутствовал, уезжал с геологической партией. Однажды, когда я вернулся, Клава рассказала мне… Словом, мы разошлись… Но к Саше я ходил часто, к нему у меня сохранилась глубокая привязанность. Два года назад я женился. Света моложе меня на восемнадцать лет. Как всякая молодая женщина, она несколько эгоистична. В этом году Александр получил осеннюю переэкзаменовку по математике. Восьмого я пришел к нему в пять часов, и мы работали с ним до одиннадцати. Сказать об этом Свете я не могу, она болезненно ревнует меня к прошлому. Вот истинная правда.

— Все, что вы говорите, может подтвердить мать Саши, домашние?

— Да, конечно. Я могу идти?

— Да. Скажите, сын сдал переэкзаменовку?

— Получил четверку.

— Поздравляю. — Я проводил Ивакина до двери.

Весь день прошел в изучении литературы, присланной Кашириным, а утром, придя в управление, я уже застал в кабинете Лунева.

— Федор Степанович, — сказал он, — у подъезда в машине вас дожидаются архитектор Кержавин и участковый милиционер. Надо ехать в тупик Клевцова.

— Хорошо. Евгений Корнеевич, предупредите полковника, чтобы… — Я посмотрел на часы: — Сейчас девять пятнадцать… чтобы Ежова вызвали к десяти часам. Дождь идет?

— Шел всю ночь, но сейчас перестал, не знаю, надолго ли…

Я спустился вниз. Небо, затянутое серыми облаками, было по-осеннему угрюмо.

Клевцов тупик оказался не близко.

Сперва мы постучались в дом № 5, представились хозяевам, двум старым пенсионерам. Обмерили двор рулеткой, заглянули в сарай, в дом. Сказали доброе людям, извинились, что потревожили их, и как раз успели к десяти часам. Вышли из ворот, провожаемые хозяевами, и увидели Ежова. Он шел быстро, запыхался, но все же спросил: