По замкнутому кругу
Шрифт:
— Чем разнообразнее точки зрения, тем ярче предстает объект суждения. Разве не так?
— Пожалуй, так, — согласился Жбанков.
Мы простились. До отъезда из Москвы мне предстояла встреча с экспертами, важный разговор по телефону с ГДР и доклад полковнику Каширину. Поезд уходил вечером.
В этот день Ксюша дежурила и ей с трудом удалось вырваться из больницы.
На платформе посадочная суета.
В купе холодный свет ночника, а за окном яркие фонари перрона. Купе двухместное, но я знаю, второе место не продано. Мы молча сидим рядом, рука в руке, Прошло столько лет, а в ней почти ничего не изменилось. Тот
Я еду на восток, куда ведут следы шифровки голицынского тайника. Кто знает, куда меня еще занесет судьба. Мы с Ксенией молчим. Когда-то я писал стихи, и мне вспомнилось:
Мы расстаемся, словно на вокзале —
Так много хочется и нечего сказать…
Хочется что-то сказать? Пожалуй, нет. Это молчание устраивает нас обоих.
Условный стук в дверь, в купе входит человек в сером спортивном костюме. Это капитан Гаев.
— Здравствуйте, Ксения Николаевна! — Со мной он не здоровается: час назад мы виделись в управлении, — Федор Степанович, — Гаев протягивает мне засургученный пакет, — экспертиза. Думал, не успею.
Я кладу пакет в боковой карман.
— Ксения Николаевна, я на машине, подождать вас? — спрашивает капитан.
— Спасибо. Доберусь на метро.
— Федор Степанович, в случае чего — телеграмму. Буду через три часа! — говорит Гаев, разглядывая кончик своего галстука. Ему очень хочется занять второе место в купе; Ксюша понимающе улыбается.
Простившись, Гаев выходит из купе и осторожно задвигает за собой дверь.
Через приспущенное окно с перрона доносится жеваный звук репродуктора: «Скорый поезд… отправляется через пять минут… просят провожающих…»
Свет фонаря падает на Ксюшу. Привстав на носки, положив руки мне на плечи, она говорит, голос у нее глухой от волнения:
— Ты, Федя, там…
— Понимаю.
Я целую ее, и Ксения выходит из купе. Жду у окна. Она стоит на платформе, приложив пальцы к щеке.
Поезд трогается и медленно набирает скорость.
За вагоном до конца платформы бежит человек в плаще, в руке его зажата шляпа, он что-то кричит, улыбается…
От щедро облитого светом перрона мы уходим в глубокую синь осеннего вечера. Окна домов освещены светильниками, рожками люстр — огни Москвы. Тяжело дыша, перед окнами разворачиваются фабричные корпуса. Задергиваю занавес, включаю настольную лампу.
Я всегда хорошо отдыхаю в поезде. Но на этот раз как-то беспокойно, пожалуй, тревожно. Ничто мне не угрожает, и страха, даже инстинктивного, нет, но тревожит неизвестность…
Проводник вносит чай с лимоном, запечатанный сахар и пачку печенья.
После его ухода достаю блокнот, ручку.
Хочу переосмыслить материалы дела, эпизоды, казалось бы ничем между собой не связанные, и найти между ними общность, логическую нить.
Открыв
1. «Формика руфа».
Под латинским названием лесного рыжего муравья — голицынская история.
Итак, «формика руфа» — утечка важных сведений из Верхнеславянского завода.
Дело второе. В блокноте я написал:
2. «Счастливая таблица».
В середине июля радиостанция «Дойче велле» («Немецкая волна») после глав из книги Рудольфа Гесса, узника Шпандау, передала добавление к выигрышной таблице лотереи в пользу землячества Кенигсберга около ста четырехзначных чисел. Предполагая, что переданное добавление к таблице может быть шифровкой, адресованной резиденту в СССР, мы направили ее в дешифровку.
Удалось прочесть:
«Тайник сорок третьем километре ликвидирован. Случае крайней необходимости пользуйтесь почтовым ящиком Кронцерштадт, 1/7. Форсируйте подготовку связного. Желаем удачи!»
Стало быть, бдительность натуралиста Жбанкова и провал Курта Зибеля привели к ликвидации голицынского тайника.
3. «Добрый дядя».
В конце июля наши друзья из ГДР, ведя наблюдение за домом на Кронцерштадт, 1/7, перехватили письмо из СССР от некоего Родионова, отправленное Эльзе Даймер — Кронцерштадт, 1/7, Шмаргендорф, Берлин. На левой стороне конверта обращало на себя внимание большое жирное пятно. По указанному на конверте обратному адресу гражданин Родионов Б. Т. не проживает. Письмо было безыинтересное, корреспондент спрашивал о здоровье, кратко сообщал о себе, но меж строк тайнописью было зашифровано:
Милая Эльза! Вы хотели оказать помощь какому-нибудь скромному молодому человеку, сообщаю вам адрес такового: СССР, г. Свердловск, Нижние Выселки, Зеленая улица, 9. Общежитие стройуправления. Комната 5. Семену Григорьевичу Авдееву. Советую выслать ему джинсы сорок восьмого размера и яркой расцветки пуловер, остальное по Вашему усмотрению.
Уважающий Вас Богдан.
По характеристике наших друзей из ГДР, Эльза Даймер почтенная женщина, вдова шляпного фабриканта, ярая католичка, занимается благотворительностью, рассылает продуктовые и вещевые посылки в социалистические страны. Борется, как она говорит, с нуждой и лишениями.
Б. Т. Родионов, надо полагать, посредник между фрау Даймер и Авдеевым. Очевидно, что под видом добавления к выигрышной таблице взамен голицынского тайника ему подтвердили запасной адрес почтового ящика на Кронцерштадт, 1/7.
Письмо Родионова было подвергнуто экспертному исследованию в лаборатории, а потом отправлено берлинскому адресату.
Вспомнив об экспертизе, я сломал печать и прочел заключение на бланке:
«Химический анализ жирового пятна на конверте показал в своем составе присутствие:
1. Смолы лакового дерева (сумаха).
2. Льняного масла.
3. Копала.
4. Эфира целлюлозы.
Можно предположить, что смесь представляет собой лак для покрытия живописи».
Главное — резидент, условно «Маклер». По какому следу надо сделать первые шаги? Попробую сформулировать.
По сведениям шифровки Зибеля можно предположить, что «Маклер» живет, работает или постоянно находится вблизи объекта наблюдения. Чтобы заложить шифровку в тайник, «Маклер» должен был отсутствовать от одного дня (самолетом) до четырех дней (поездом).