По замкнутому кругу
Шрифт:
— За какие же такие мои услуги вы мне пятьсот рублей? — спросил я с усмешкой.
— Кто нас помнит, того и мы помянем.
— Так вот, Бронислав Хрисанфович, вы этот разговор забудьте. Не было его.
— Понимаю.
Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.
Я вскрыл конверт.
Сегодня в Управлении культуры облисполкома в семь часов вечера состоится заседание добровольного
Повестка дня:
Обсуждение плана восстановительных работ по реконструкции бывшего Харитоновского дворца — памятника культуры начала девятнадцатого века.
Прошу Вас временно прервать Вашу командировку и вернуться в Свердловск.
С приветом.
Инспектор Гаршин.
Я дал письмо Яковлишину, он прочел и спросил:
— Вы что же, не вернетесь?
— Вернусь. Сколько я должен вам за питание?
— Да что вы, помилуй бог, Федор Степанович!
— Давайте не будем ссориться! Рублей по пять за день? — Я положил на стол пятнадцать рублей и быстро пошел к двери. — Мы не прощаемся!
В доме, где я остановился, забрал портфель, плащ, расплатился с хозяйкой и пошел в церковь; Яковлишин уже был там и успел рассказать о моем внезапном отъезде. Художники простились со мной, спустился с лесов и Ковалихин. Я сел в машину, и Трушин включил скорость.
Очевидно, были важные новости, если полковник Шагалов срочно вызывал меня.
Всю дорогу до Свердловска я нервничал. Как назло, под Верхней Пишмой спустил баллон. Вместе с Трушиным мы быстро поставили запаску и к восьми часам вечера добрались до города. Водитель затормозил возле облисполкома. Я забежал в подъезд, выждал, пока Трушин уехал, решив, что до управления придется добираться пешком, вышел на улицу и увидел «газик» Машкова.
Полковник Шагалов был в кабинете.
— Вот и вызвал вас, Федор Степанович, как договаривались, — сказал он, направляясь ко мне навстречу. — Пришел ответ из Москвы на запрос о Черноусове и Ежове. Читайте!
Я вынул из пакета документ и прочел:
…на ваш запрос сообщаем:
Среди документов гитлеровского архива, поднятых в этом году со дна озера Теплиц-Зее имеется переписка концентрационных лагерей, в том числе письмо, в котором упоминаются фамилии Черноусова Н. Ф. и Ежова К. 3.
«Вахмистру и рядовым эйнзацгруппы „С-7“, принимавшим участие в акции „Кугель“ по освенцимскому транспорту от 26 января 1944 года:
унтершарфюреру СС Гансу Штопке,
рядовым Н. Черноусову, С. Рауху, Ф. Лундману, К. Ежову и Р. Вазе
выдача особого рациона спиртных напитков с медицинской точки зрения разрешается.
Гарнизонный врач войск СС гаубтштурмфюрвр СС запаса — подпись».
Под акцией «Кугель» (пуля) надо понимать расстрел военнопленных.
Научный сотрудник архива напитан Лесота.
Документ как бы все расставил по своим местам. 27 ноября 1941 года под Тихвином Черноусов и Ежов Перебежали к врагу. Перебежчики становятся пособниками врага, их направляют в эйнзацгруппу. Когда же Советская Армия подходит к рубежам Пруссии, Черноусова и Ежова, как ценные кадры «вервольфа»,
— Думается, Владимир Иванович, пришло время оформить постановление, получить санкцию прокурора на арест и обыск. Не позже завтрашнего дня я дам вам третьего… Все равно сегодня вы уже не успеете связаться с прокуратурой. Где Лунев?
— На срочной экспертизе. Мне звонил эксперт, жаловался на его настойчивость…
— Да, действительно экспертиза срочная… Что с Авдеевым?
— Никаких изменений.
— Наблюдение за Ежовым и Магдой?
— Также ничего существенного. Кстати, «Магду» зовут Мелания Егоровна, фамилия ее Тутошкина. А как у вас?
— У меня новостей полно, но давайте наш разговор отложим. Помните, в цепочке Авдеев — «Маклер» не хватало нескольких звеньев. Кажется, они вырисовываются, и цепь будет замкнута.
В кабинет вошел Лунев, радостный, возбужденный.
— Федор Степанович, полная идентичность! — сказал он, протягивая мне заключение экспертизы.
Я прочел документ и, передавая его Шагалову, невольно включился в состояние Лунева.
— Вот вам и третий — Донат Юколов! Можно с уверенностью предъявить ему обвинение в убийстве Тарасова. Вот что, Евгений Корнеевич, разыщите капитана Гаева, объясните ему, как добраться до общежития стройуправления. Пусть он срочно привезет ко мне в гостиницу Александра Саввича Дзюбу. И скажет Дзюбе, что он очень нужен, что разговор будет коротким и после мы его домой доставим на машине. Дзюба вас знает, поэтому я поручаю это Гаеву.
В гостинице я принял ванну, побрился и, чувствуя себя бодрым и свежим, приготовился к встрече. Ждать пришлось недолго. Постучав, в номер вошел Гаев с Дзюбой; он был в блузе, изображенной на этюде, тельняшке и в чем-то вроде робы, но на «молнии» и с вязаным воротником. Его густые вьющиеся волосы с проседью были мокры от начинающегося дождя.
Спросив разрешение, Дзюба набил трубку, раскурил и удобно устроился в кресле.
— Я должен извиниться перед вами, Александр Саввич, что побеспокоил в поздний час, но время не терпит. Скажите, в середине апреля ваш портрет для выставки писал художник?
— Писал.
— Сколько сеансов вы ему позировали?
— Три.
— Где он вас писал?
— В комнате общежития.
— Вы живете в этой комнате один?
— Нет. Со мной проживает молодой рабочий Семен Авдеев.
— Авдеев присутствовал при сеансах живописи?
— Он следил с интересом.
— Говорил в вашем присутствии художник с Авдеевым?
— Нет. Но я обратил внимание на какую-то общность меж ними.
— В чем она заключалась?
— Парень оказывал художнику мелкие услуги, хотя это было не в его характере. Авдеев груб и заносчив.
— А мог парень общаться с художником помимо вас?
— Мог. На второй сеанс я задержался: вышел конфликт с бригадиром из-за нарядов. Я послал Авдеева предупредить художника. Когда вернулся, подходил к двери, то слышал какой-то разговор, но с моим приходом он прекратился. После третьего сеанса было поздно, художник опасался идти один, и парень вызвался его проводить. Вернулся он часа через два. Я спросил его: «Что так поздно?» Авдеев ответил: «Трепались!»
— На сколько вы опоздали во втором сеансе?