По замкнутому кругу
Шрифт:
Никитин невольно посмотрел наверх: поставленные на ребро железобетонные, правильно чередующиеся балки, создавали кессонную структуру потолка, тщательно оштукатуренного и выкрашенного белой эмалевой краской. Люди в белых халатах, белые длинные столы возле конвейера, холодный блеск хромированных деталей электрической арматуры и напряженная тишина создавали впечатление хирургического зала в ответственный момент операции. По существу, так оно и было. Здесь совершалась операция на области зрительных нервов электронного мозга прибора.
Так и не получив ответа на поставленный
Правой рукой Холодова водила на нижнем столе пантограф по шаблону, и пять резцов на верхнем столе послушно повторяли движение ее руки, гравируя надписи на металлических пластинках.
Через плечо Холодовой он взглянул на зеркало и встретился взглядом с ее глазами, удивленными и немного растерянными. Выражение ее глаз Никитину было понятно: двадцать один человек, помимо нее, работали на этом участке, и, хотя это не поручалось ей, невольно Холодова присматривалась к этим людям, и ни один из них не вызывал у нее подозрений.
Никитин тщательно присматривался к этим людям, но и это ни на один шаг не подвинуло вперед следствие.
«Черт возьми! — думал он. — Несмотря ни на что, чья-то вражеская рука фотографировала же блоки прицела „АП-4-55“!»
Он бился над решением этой задачи вот уже пять дней, не мог спать и вынужден был принимать снотворное, но и оно не могло свалить его. Мысль работала непрерывно и с таким изнурением, что, встав утром, он был утомлен, словно еще не ложился.
«Завтра! — думал он. — Завтра, получив с утренним поездом фотоувеличения с этих шестисот двадцати кадров, мы обязательно подвинемся вперед! Обязательно, — упрямо твердил он. — Обязательно!»
Рабочий день на заводе кончился. Десять дверей проходной не успевали проверку и пропуск все увеличивающейся массы людей. Рабочие скапливались в длинном и узком заводском дворе, стиснутом с одной стороны громадой главного корпуса, с другой — механическими мастерскими.
С трудом пробираясь через оживленную толпу, Никитин заметил Бориса Жаркова, он стоял подле дверей третьего подъезда и внимательно всматривался в лица выходивших работниц. Через несколько минут вышла Дуся. Увидев Бориса, она улыбнулась, пошла навстречу и, взяв его под руку, на некоторое время прильнула к нему, словно замерев от счастья. Затем их подхватил поток людей и понес вперед, к проходной.
Чтобы не мешать движению, Никитин прижался к стене. Будучи не в силах преодолеть нахлынувшего чувства неудовлетворенности, он повернул против течения, пробился к заводскому скверику и опустился на скамейку.
Привыкнув к самоанализу, к проверке даже произвольно возникающих настроений, Никитин задумался над тем, почему только один вид Дусиного счастья привел его в такое отвратительное состояние.
На соседнюю скамью сели двое рабочих. Закурили.
— Ну, как у тебя с алгеброй?
— Да как, — глубоко затянувшись папиросой, повторил другой, — трудно. Курить вот начал, помогает. У станка устанешь — как-никак норму выполнить надо. Приходишь домой — жена, дочка. Им тоже надо уделить время. Потом алгебра…. Закуришь и ничего — вроде проясняется…
Никитину тоже нестерпимо захотелось курить. Он встал и направился к проходной. Народу было меньше. Выбравшись на площадь, он купил пачку «Казбека» и пошел в парк.
Аллеи парка были покрыты мягкими коврами медно-красного и желтого листа. Небо синее и холодное, а слабые дуновения ветра теплые.
«Так в чем же причина моего скверного настроения?»- думал он, закурив папироску. Он шел по аллее и ворошил ногами палый лист. Тема, затронутая им, была труднее алгебры; он прикурил от первой вторую папиросу, но ничего «вроде не прояснилось».
И вдруг, когда Никитин, наблюдая за стаей грачей, почти забыл затронутую тему, со всей ясностью он вспомнил кабинет Ведерникова, вопрос Забалуевой: «А ты как считаешь, семью надо сохранить?» — и причина его неудовлетворенности стала ясна. Не так все просто было в семейном конфликте Жарковых, Здесь подоплека разрыва лежала глубже. Пелагея Дмитриевна, душевный человек, мать девятерых детей, не поняла существа конфликта. Желание во что бы то ни стало сохранить семью, сгладить противоречия смазало большую и важную тему — доверия, правды и внутренней чистоты. Дуся отлично сформулировала свое обвинение: «разработанная технология». Это очень хорошее, точное слово. Она просто не знала, что есть этому прямое определение — пошлость! Она восстала против пошлости и против лжи. Это был бунт, а не мелкая ссора супругов, о которой принято говорить: «Милые бранятся — только тешатся».
Будет ли теперь Дуся счастлива?
«Боюсь, что нет, — мысленно рассудил он. — Зародившийся червячок сомнения не погиб, он ушел внутрь, притаился до случая. Как жаль! Дуся такой чистой души человек».
Заметив Холодову, она шла по боковой аллее парка, направляясь к нему, Никитин встал и пошел навстречу.
— Я назначил это свидание, — сказал он, — чтобы успокоить вас. Вам кажется, что я забыл о вашем искреннем желании помочь нам, но это не так. Предстоит еще очень много работы, и ваша помощь может понадобиться.
Когда Никитин оглянулся, он еще раз увидел Холодову. Она медленно шла по аллее, прислушиваясь к крику грачей, разглядывая яркие краски цветочных клумб.
Горе еще так цепко держало ее, что ей казалось странным и непонятным извечное движение жизни — листья деревьев, и сбившиеся в стаи грачи, и холодная синева неба. Все это неоспоримо существовало рядом с ней, с ее большим горем утраты.
«ПИРАМИДА»
В тот день, когда Холодова встретилась с Никитиным в славоградском парке, в то же предвечернее время электричка пригородного сообщения Москва — Гжель шла на предельной скорости.