По зимнему следу
Шрифт:
Рыбу лесникам в заповеднике ловить разрешается при условии, что каждая особь будет измерена, взвешена и для науки у нее должны быть взяты чешуйки. Операция не такая уж сложная, и мы с лесником по мере сил не даем науке остановиться на месте. Уху мы варим у речки в помятом полевом казанке.
* * *
У поворота реки с названием Паром я обнаружил двух странных бобров. Они видели, я стою, и не прятались. Бобры поочередно, как бабы вальком, колотили хвостами, но продолжали плавать.
Деревья у воды были срублены. Последней жертвою бобров стал необхватный дуб. Я представил себе, сколько хлопот грызунам доставила как железо
Представляю, как бы смеялись бобры, будь у них средство узнать мои планы. В тот же вечер, обходя пруд, я увидел бобровый путь из пруда.
Дорожка соединяла пруд с местной вселенной. А вселенная состояла сплошь из воды. В любой стороне были «пряники»: осинки, березы, липы, рябины — все стояло в воде и было доступным.
Но в сухое время бобры по реке сидят на «дубовых хлебах». Осины в здешних местах немного, береза в пойме погибла. Как людям в голодный год желуди были спасеньем, так и бобров спасают теперь дубняки.
* * *
Дрозды ужасно глупы. По суете, по громкому цоканью сразу знаешь — гнездо. И действительно, не сходя с места, нахожу аккуратную черепушку с пятью голубыми в крапинку яйцами. Вечером наклоняюсь к гнезду — пустое. Но тут же по крику нахожу еще две дроздиные черепушки. А через день та же история — гнезда пустые: значит, не только мне дроздиха указала свою квартиру.
Кто же разбойничал? Ни скорлупы, ни следов. Возможно, кот — он постоянно бегает по дорожке.
А может, сороки, они тоже шныряют по нижним сучьям. А может, куница?
Маленькие драмы происходят в лесу ежечасно.
На прошлой неделе я видел, как сокол-сапсан ударил в воздухе цаплю. Посыпались перья, небольшая по сравнению с цаплей птица, не выпуская жертву, снизилась в лес. Утром я нашел цаплю. Возле толстой ольхи лежали крылья, голова и тощие ноги. Остальное досталось охотнику…
В Брыкин бор ехал сегодня Киселевглухарятник. Он показал мне кольцо с номером Ж-13766. Кучу перьев и это кольцо оставил от глухарки ястреб-тетеревятник.
* * *
Ездили с лесником париться в Брыкин бор. Все было хорошо — двадцать пять километров пути по воде, березовый дух в бревенчатой баньке и чай в доме у Света.
Мой старый друг руководил в заповеднике научной работой, и звать его полагается Святослав Георгиевич Приклонский. Но мы все по-старому: Свет…
У Света мы засиделись, ждали сообщений о полете к Луне, а когда вышли, на реке была ночь. Шел мелкий и теплый дождь. Мотор забулькал, и мы тронулись в темноту.
Жутковатое плавание. Надо было угадывать повороты реки, помнить, где наклонились подмытые половодьем дубы и где от русла уходят тупиковые старицы. Я лежал на носу лодки с фонариком. Темнота съедала жиденький свет на полпути к берегу. Но если мы шли близко к обрыву, из темноты вдруг вырывалось дерево в белых кудряшках. Ослепительно белое! Я выключал фонарь, и дерево исчезало. Включал — и опять в полосках дождя мерцало окруженное темнотой дерево. Цвела черемуха. Раза три лодка почти натыкалась на берег, мотор испускал дух, и тогда было слышно: шуршит по воде теплый дождь и с ума сходят в темноте соловьи. Где-то не ближе Спас-Клепиков громыхала гроза. Казалось, по небу плыли в такой же, как наша, гулкой алюминиевой
Мы вымокли, но почему-то в избу не хотелось спешить. Я прислонился спиной к шершавому дубу и слышал, как в темноте стукнула дверь, залаял Дружок и зашлепали по воде весла. Жена лесника плыла нас встречать. На кордоне издали слышно мотор. Если звук не проплыл мимо, а сразу стих, надо встречать — от реки кордон отделяет широкая старица.
— Где вас носило… — несердито сказал в темноте женский голос.
— А мы загуляли, — в тон жене ответил лесник.
Я надел сухую рубашку и сел на пороге избенки. Небо очистилось, вода капала только с деревьев. Низко над соснами стоял красноватый Марс. В лесу, как в бане, сильно пахло березовым веником.
* * *
В прошлом году на кордоне жила «комариная экспедиция». Лучшего места для проверки комариной отравы и быть не может. «Комары появляются разом в день. И тогда хоть ревом реви», — сказал лесник. Я ждал судного дня, и он наступил. В теплый вечер комаров как будто просеяли с неба. Тучи! И каждый из них жаждал моей крови. Три километра на кордон с Волчьей вырубки я шел через звенящую комариную стену.
Я отбивался березовой веткой и хорошо понял, для чего у лошади хвост.
Но комары кое-кому принесли радость.
На лужке под окном охотилась стая скворцов. Птицы прыгали вверх, не взлетая. Издали комаров не было видно, и казалось, скворцы, слегка захмелев от тепла, забавно танцуют. Куры охотились на комаров возле коровы. Наша кормилица Роза позволяла курам клевать «комариные семечки» даже в ушах и с носа. Осмелев, куры стали взлетать на корову. Петух по привычке разгребал лапами шерсть на спине у притихшей Розы и кукарекал.
Я намазался диметилфталатом и пошел к речке. За комарами охотились рыбы. Вечерняя вода была покрыта живыми кругами. Остановившись под дубом, я стал снимать трясогузку. Она сидела на коряге, торчавшей из омута, и ловила комаров прыжками на одном месте.
Неожиданно трясогузка вспорхнула, и я застыл…
Охота за комарами началась возле моей головы. Трясогузка почти касалась крыльями носа, щек и ушей. Диметилфталат не давал комарам приземлиться, и я смог стоять неподвижно. Трясогузка, наверно, считала: «Так и должно себя вести существо, которого я, птица, спасаю от комаров».
Насытившись, трясогузка села на свою белевшую от помета корягу и задремала на одной ножке, превратившись в серый пушистый шарик.
Через какие-то щели комары на ночь пролезли в мою избушку. Пришлось в старом ведре развести дымный костер. Как поп кадилом, я помахал ведерком в «горнице» и в сенях. Комары улетели. А в деревянной избушке остался приятный запах улья.
* * *
Приехал Свет, и мы пошли искать оленьи рога. На Волчью вырубку олени в апреле приходят погреться. Как раз в это время они теряют рога. Мы отыскали два рога. Один прошлогодний, мышами тронутый рог, другой свежий, как из металла отлитый, с пятью большими отростками.
Неожиданно Свет схватил меня за руку и показал глазами под сосну. В семи шагах сидела на яйцах глухарка. Птица считала, что мы ее не заметили.
Она и правда была почти незаметной. Серовато-ржавые перья сливались с корою и опавшими иглами. Только сверкавший темным стеклышком глаз выдавал птицу. Без лишних резких движений мы делали снимки, доставали из мешка объективы, меняли пленку. Минут десять надежда — «я не замечена» — не покидала глухарку.