По зову сердца
Шрифт:
– Хайль Гитлер!
Главарю карателей ничего не оставалось, как остановиться у порога и тоже вскинуть руку:
– Хайль!
Его примеру последовал и начальник местной полиции и тут же гримасой показал Кудюмову, что ему очень и очень неприятно участвовать в этом деле.
Вера, делая вид, что она принимает их за ночных гостей, хотя у самой нервы были на пределе, – раздвинула портьеры и пригласила эсэсовцев в офицерскую комнату, где для такого случая всегда на ночь на стол ставились термос с горячим кофе, масленка, сахарница и под стеклянным колпаком манящие свежим салом бутерброды:
– Битте,
Тем временем Михаил Макарович поставил лампу на стол и подскочил к эсэсовцу, чтобы принять от него пальто. Гауптштурмфюрер отстранил хозяина, обдал холодным взглядом хозяйку и, махнув перчаткой, произнес: – «Галоло!!» И по этому одному взмаху вся свора, видимо, основательно натренированная, мгновенно принялась за работу: обершарфюрер схватил хозяина, закрутил ему руки за спину, а другой эсэсовец его обыскал. То же проделали и с Верой, но ее обыскала обершарфюрер-женщина в форме, предварительно провокационно спросив:
– Железнова Вера?
Вера сделала вид, что не поняла. Эсэсовка повторила:
– Я Бронислава Казимировна, – спокойно ответила Вера.
Эсэсовцы стучали сапожищами во всех комнатах. Женщина в форме обершарфюрера поспешила наверх.
Там она обратилась к Лиде:
– Железнова Вера?
– Не понимаю. Отродясь Зина. По-взрослому значит Зинаида. Фарштейн? Зинаида!
А сапоги грохотали в сенях и в кухне, топали во дворе и в пристройках.
Сам гауптштурмфюрер, распахнув добротную, на меху, кожанку, сидел, развалившись, боком к столу и, вооружившись лупой, рассматривал документы, изъятые из ящика буфета. Закончив с ними, стал спокойно разглядывать куклу, производя сквозь зажатые губы один и тот же звук: «Тпру, тпру, тпру», – похожий на какой-то марш. Сзади него, у окна, лицом к двери, стоял здоровенный телохранитель с автоматом наготове.
Михаил Макарович и Вера за все были спокойны. Предвидя подобное, они ничего здесь не держали. Единственное, чего они боялись, это как бы эсэсовцы не выстукали в буфете маленький тайничок с шифром. И когда за прилавком зазвенела посуда, а затем заскрипели вытаскиваемые из буфета полки – у Веры и Михаила Макаровича сжались зубы. Но они ни одним мускулом не выдали своего волнения и страха.
Наконец у буфета и вообще в обеих комнатах затихло, послышался чеканный шаг, щелк каблуков и громогласный доклад по-немецки:
– Господин гауптштурмфюрер! Осмотр закончен. Ничего не обнаружено.
Если бы можно было сейчас расслабиться, то люди, стоящие лицом к стенке, зарыдали бы от радости, тут же рухнули бы на пол. Но надо выстоять до конца!
Часы пробили полночь. С последним их ударом отрапортовал и последний обершарфюрер:
– Ничего не обнаружено!
– Гут! Аллес! – произнес гауптштурмфюрер и, посадив куклу-согревашку на свое место и отпустив солдат, сбросил с плеч пальто на растопыренные руки телохранителя, сунул ему фуражку и, извинившись перед хозяевами, что, мол, выполнял только приказ, освободил и их и как ни в чем не бывало сел за стол, пригласив к столу и начальника полиции. – Битте, фрау! – обратился он к Вере и жестом руки показал на красавицу куклу и на бутерброды, а затем повторил
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Вскоре в тылу армий московского направления закрутились и рекогносцировочные группы, и квартирьеры, и просто начальники. Из-за зимнего бездорожья – а зима на удивление выдалась снежная и морозная – они мчались исключительно по Московско-Минской автостраде или следовали железной дорогой. У Сафонова поворачивали – одни на север – на Белый, другие на юг – на Дорогобуж. На перепутье многие из них не миновали гостеприимной корчмы Кудюмова.
Корчма работала в светлое время. С наступлением темноты окна плотно закрывались надежными ставнями, но посетители зачастую задерживались допоздна.
Местной администрации, полиции и даже агентов СД Кудюмов не очень-то боялся, так как за всякую ему услугу каждого щедро благодарил. Некоторым гитлеровцам даже устраивал продовольственные посылки в Германию. Больше всего боялся своих односельчан. Они видели, как хозяева корчмы раболепно встречали и провожали врагов, и при встрече не раз со злобой бросали хозяину и хозяйке:
– У-у, гады! Придут наши – своей кровью захлебнетесь, предатели!
Но, к их удивлению, наши не приходили, хотя недалеко на Вадинской ветке и в ее районе хозяйничали вадинские партизаны соединения Сергея Ивановича Иовлева. За последний месяц 3-я бригада разгромила гарнизон 20-й танковой дивизии; отряды «Буденного», «Щорса» пустили под откос по воинскому эшелону, а отряд «Лазо» взорвал целых два.
Наконец у местных ребят лопнуло терпение, и они в один субботний вечер собрались в бане крайней усадьбы и постановили: уничтожить осиное гнездо вместе с Кудюмовым и Кудюмихой.
Но как? Подкараулить и убить на улице? Но сбегутся полицаи, и тогда деревне хана!
– Подговорить деда Гришу, дать ему гранату, и бабах! – прозвенел почти детский голосок. – Ведь он наш человек, бывший партизан.
– Все это так, но дед Гриша может погибнуть.
– Подкараулить где-нибудь на дороге, шарахнуть железкой по голове, и делу конец, – посоветовала из-за каменки девчина.
– Ты, что ли, будешь в такую морозюку у дороги сидеть?
– Может, посоветоваться со стариками? – спросил ребят парень, сидевший на лавочке у окошка.
– Спроси, так еще выпорют, – хихикнула та же девчина.
– Пожалуй, так, – пробурчал парень у окошка, и наступила тяжелая тишина раздумья. – Идем ва-банк! – шлепнул он по скамейке. – Я порешу этих гадов. Кто со мной?
– Я! – многоголосо откликнулись сидящие.
– Тогда слушайте план. Налет завтра. Как только вывалится из корчмы последний фриц.
– Согласны, – прогудели ребята.
Проводив последнего посетителя, Михаил Макарович вышел в сени и принялся очищать порог от снега.
Дед Гриша, услышав скрежет лопаты, поспешил ему на помощь.
Вдруг, словно из-под земли, из-за калитки выскочили два паренька и остановили его:
– Дядя Гриша, не ходите!
– Это почему же? А ну! – оттолкнул их дед Гриша и побежал к крыльцу, так как оттуда доносился странный топот ног.
По шуму Михаил Макарович почувствовал что-то неладное в поведении ребят и решил притаиться в сенях.