Победа инженера Корсакова
Шрифт:
Это был явный противник, и злиться на него было неразумно. Наоборот, следовало учиться у него выдержке и спокойствию, хотя приемы он употреблял некрасивые.
— Какой прохвост! — сквозь зубы твердил Николай. — Какой прохвост!
Совершенно неожиданный удар нанес Николаю Песецкий. Он утверждал, что регулятор Харкера можно приспособить для больших скоростей, — если не на двадцать пять процентов, то, во всяком случае, на десять-пятнадцать процентов выше заданной. Он горячо и обиженно упрекал Николая во вредном оригинальничаньи и прямо заявил, что последнее время Корсаков
Его слушали сочувственно. Даже Николай понимал, что значило для Песецкого зачеркнуть всю свою выдумку, все свое изобретательство, вложенное им в регулятор.
Красивое лицо Песецкого побледнело, он перегнулся через стол, к Николаю.
— Вы, вы сами виноваты! Сегодня предлагаете одно, завтра другое. Почему вы за все время не поделились с нами вашими опасениями? Сами заварили кашу, а мы расхлебывай. Как вам не стыдно!
Поляков успокаивающе постучал по мраморному стаканчику письменного прибора. Закинув ногу на ногу, Агарков добродушно заметил:
— Может быть, и впрямь займемся старым регулятором?
— А что, если на заводе добьются увеличения скорости не на пятнадцать, а на тридцать процентов? — тихо опросила Анна Тимофеевна.
Поляков потер переносицу.
— Дорогая Анна Тимофеевна, как говорят — «если бы, да кабы»… Давайте смотреть на вещи практически. Мне звонил Ильичев; толком он сам еще не знает, какой процент увеличения получится. Просит подождать недельку. Если мы пойдем на поводу у заказчика, то с каждым объектом у нас будет получаться такая ерунда. Для нас ТТЗ — государственное задание. Мы его выполнили? Выполнили. И досрочно. Зачем же мы будем лишать институт права отрапортовать министру? — Он замялся. — Тут еще одно щекотливое обстоятельство, — как известно, полагается премия за досрочное окончание темы. Бригада премию заслужила. Как прикажете с премией?
Вопрос был настолько неуместен, что всем стало неловко.
— Об этом не стоит беспокоиться, Пал Палыч, я лично отказываюсь! — угрюмо сказал Песецкий.
— Хорошо, хорошо, — согласился Поляков. — Допустим, мы уладим все эти щепетильные дела. Остается самое серьезное, то, о чем говорил Леонид Сергеевич, — и он стал долго и нудно доказывать нереальность затеи Корсакова. — Поймите меня, ради бога, правильно, Николай Савельевич! Я не могу насильно заставить работать с вами людей, не верящих в ваш успех. Речь идет о репутации каждого. Пока что, все это, — он кивнул на чертежи, — отсебятина, пусть полезная, умная, но отсебятина. Поэтому я бессилен помочь вам.
— Я лично наотрез отказываюсь участвовать в этой авантюре, — сказал Песецкий.
Поляков укоризненно замотал головой:
— Ну зачем так? — Он не переносил грубостей.
Николай с надеждой обернулся к Анне Тимофеевне.
— А вы?
Она, опустив голову, молчала, кончики ее ушей жарко горели.
Что мог обещать ей Николай? Новую лихорадку поисков, изнуряющие расчеты до поздней ночи, немыслимые сроки? А дома, наверное, все запущено, дети без присмотра… Как понимал он ее слабость в эту минуту! И, несмотря на всю свою жалость, он не мог простить ей измены, как не прощал он ни Песецкому его обиды, ни Полякову
— Хорошо, — сказал он, — я берусь изготовить регулятор сам, мне не нужен никто, оставьте мне только моего лаборанта.
Агарков удивленно поднял брови. Арсентьев захлопнул блокнот и со спокойным удовлетворением сказал:
— Теперь это действительно похоже на авантюру. Я снимаю с себя какую-либо ответственность.
Поляков долго почесывал карандашом за ухом, что-то прикидывая и взвешивая.
— Понимаете, Леонид Сергеевич, — сказал он, — Ильичев меня очень просил помочь Корсакову, ну, и я ему обещал. Так и быть, — он вздохнул, — все последствия беру на себя. Надо уметь рисковать, чорт возьми!
В коридоре Агарков взял Николая под руку.
— Вы поступили опрометчиво, Николай Савельевич. Видали, как ухватился Поляков? Ему только этого и надо было. Теперь при любом исходе он окажется прав. Не выйдет у вас — скажет: самонадеянный мальчишка, я дал ему все возможности, а он… или, еще того лучше, скажет: я знал, что так и будет, поэтому не дал ему людей.
Николай устало отмахнулся.
— А, бог с ним!
Агарков доверительно рассмеялся.
— Вы знаете, в институте уже ходит загадка: чем американский дипломат отличается от Полякова? — тем, что первый вмешивается в дела чужих государств, а второй не вмешивается даже в дела института.
Николай не утерпел.
— Что вы балагурите теперь, а на совещании молчали?
— Да очень просто, бесхитростная душа, — действие равно противодействию. У Арсентьева воспаленное самолюбие, и он член ученого совета, у меня через два месяца защита диссертации, а ваше предложение по-настоящему талантливо, — вот и молчал.
Николай остановился, выдернул руку и, склонив голову набок, обмерил Агаркова сверху донизу оценивающим взглядом.
— Я вас могу представить себе кандидатом, даже доктором, но ученым — да еще советским — никак!
Узнав о совещании у Полякова, Марков решительно вмешался, круто повернув результаты в пользу Корсакова.
Работа включалась в план опытных исследований, получала все официальные права к шла независимо от заказа, работу над которым теперь возглавлял Агарков.
Николай почувствовал себя твердо на ногах и после недолгого совета с Юрой принял решение — закончить регулятор к первому августа. Они предъявят его государственной комиссии, и тогда будет видно, чья модель лучше!
Семен Родин застал Николая спящим. Он разбудил приятеля.
— Ну, выкладывай, — строго сказал Семен.
Николай послушно рассказал о последних событиях. У Семена вспотели очки, он снял их, чтобы протереть стекла, и, близоруко моргая, спросил:
— Что же ты теперь будешь делать, горячая ты голова?
— Что сказал, то и — буду.
Семен надел очки и с интересом посмотрел на товарища.
— Безумство храбрых. Ты серьезно намерен взяться в одиночку за прибор?
— Да.
— И уложиться в срок?