Победитель драконов. Дилогия
Шрифт:
— Что? — дернулся Годимир.
— Что «что»? — не понял разбойник.
— Ты сказал — сладкая бузина.
— Так и что с того? Сказал и сказал. Присловье у Сыдора есть такое.
— И Пархим говорил…
— Какой такой Пархим? Я ж вам ясно сказал еще в корчме — убили Пархима-горшечника.
— Ну, не Пархим, значит. А тот, кто себя за него выдавал. На чьей телеге мы к Щаре подъехали.
— А ну, а ну… — Ярош подался вперед, как боевой конь, заслышавший сигнал к атаке. — Какой он из себя будет?
— Да какой? Молодой. В кучме да в киптаре, как простой кметь. Борода русая,
— Точно, пан рыцарь! — подтвердил его предположение Бирюк. — Сыдор и есть. Вот сука! Еще кучмищу напялил. Он, гнида, любит переодеваться.
— Он у переправы нас бросил с телегой. А сам ушел. На коне, пожалуй. Коня не оставил.
— Сыдор — он хитрющий, как сто лисов в кучу сведенных. Радуйся, что не прирезал сонного.
— Ну, так что меня резать? Гол как сокол. Всего-то добра — баклажка с водой. Желеслав постарался…
— Да знаю, знаю. Слыхал твою историю. Нынче в обед все стражники болтали почем зря…
— А Олешек видел Пархима… Тьфу ты! Сыдора он видел.
— Где?
— Ну, откуда же я знаю? Где-то тут, в замке…
Ярош сжал кулаки. В его глазах появился опасный блеск.
— Все, пан рыцарь. Решено. Как стемнеет, идем музыканта выручать.
Годимир задумался. За свою не слишком-то долгую жизнь он почти не встречал людей, которые совершали бы благие поступки бескорыстно. Даже странствующие рыцари охотились на чудовищ, уничтожали разбойничьи хэвры, провозглашали справедливость не за просто так, а за почет, уважение, определенные привилегии, недоступные прочей рыцарской братии, за восторг и поклонение прекрасных панн. Святоши, навроде иконоборцев, умерщвляли плоть постом, холодом, молитвами и бесполезной, зато тяжелой работой тоже за уважение и благоговение мирян, да, в конце концов, за свободный вход в Королевство Господе в недалеком будущем. И это можно понять. Так уж человек устроен — всегда ищет выгоду, хоть и норовит прикрываться веточкой смирения и бескорыстия. Зачем Ярошу вызволять Олешека? Неужели просто долг отдать хочет за перерубленную цепь на колодке? А больше ничего не потребует? Чего-нибудь эдакого, несовместимого с рыцарской честью? А пусть попробует! В конце концов он, Годимир, не Сыдор. От честной драки бегать не будет. Ничего сказать нельзя, с колом Бирюк здорово управляется, ну, так и он с двенадцати лет мечом махать учился. Еще поглядим кто кого…
— Зачем это тебе? — спросил рыцарь напрямую.
— Что?
— Зачем помогаешь нам?
Ярош пожал плечами:
— А не знаю! Могу я что-то делать просто так, потому что хочется?
— Ну…
— Я — человек вольный. Не кметь, не стражник, не монах. Что хочу, то ворочу. Да и задолжал я вам. Тебе и шпильману. Подумай, что было бы, если бы Сыдор раньше вас проехал? А я — в колодке…
Годимир не ответил. Он думал уже о другом:
— Слушай, Ярош, но ведь если Олешек согласится убежать, значит признает тем самым, что лазутчик загорский? Ведь если не виновен…
— Эх, пан рыцарь, пан рыцарь… Сразу видно благородного паныча. Свобода есть свобода. И правоту свою лучше доказывать не в застенке сидя, а на вольной волюшке. Когда-нибудь ты это поймешь.
— Да чего там доказывать? Если
— Вот и хорошо, что ты не судья. Давай так, пан рыцарь Годимир, дверь ему откроем, а там пускай сам решает — бежать или в подземелье оставаться, справедливости королевской дожидаючись. Согласен?
— Ладно! — словинец махнул рукой. — Будь что будет! Согласен!
Ярош обрадованно оскалился, мелькнула чернота щербины:
— Тогда и отдохнуть не помешает. Я, пан рыцарь, как волк: когда травят, бегаю, а когда отстанут, отсыпаюсь. — Он одним движением улегся на бок, трогательно подсунув кулак под бородатую щеку. — Сыграл бы чего-нибудь, пан рыцарь, если спать не хочешь.
Годимир яростно замотал головой:
— Не-а! Не умею. Не моя цистра. Его.
— Шпильмана, что ли?
— Ну да.
— А! Я-то думал, благородные панычи всю музыку превзошли. И цистры, и басотли… А выходит, нет.
Он зевнул и закрыл глаза.
Заснул или притворяется — не поймешь. Да и есть ли нужда понимать?
Годимир скинул второй сапог. Ведь и правда, лучше отдохнуть сейчас — не ровен час полночи бегать придется. Он с трудом представлял, как именно Ярош собирается освобождать Олешека. Стражу рубить? Если так, то он в подобном бесчинстве точно не помощник. А если…
За этими рассуждениями его и сморил сон.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
КУТЕРЬМА
— Просыпайся, пан рыцарь…
Годимир открыл глаза. Ярош легонько тряс его за плечо.
— Силен ты дрыхнуть!
Словинец потянулся, с наслаждением хрустнув суставами:
— Что, пора?
— Да вроде угомонились уже. Пошли.
Разбойник накинул на голову капюшон, спрятал кулаки в рукава — пусть кто-то скажет, дескать, не иконоборец.
— Ты где хоть рясу взял? — потянувшись за мечом, подозрительно спросил рыцарь. Не хватало еще замараться сообщничеством с убийцей святого человека.
— А ты как думаешь, пан рыцарь? — Ярош оскалился, чиркнул ногтем большого пальца поперек кадыка. И вдруг засмеялся тихонечко. — Да шучу я, шучу. Спер я балахон. И не у тех святош, что с тобой у Андруха карасиков мусолили. Давно еще спер. Вот. Пригодился.
Годимир кивнул, поверив сразу. Грубый и нагловатый Бирюк почему-то располагал к доверию. Может быть, потому, что не лукавил? Резал правду в глаза, а не выискивал обходные пути.
— Ты меч оставил бы, пан рыцарь… — без излишней настойчивости, но твердо проговорил разбойник. — Не ровен час встретишь знакомого какого или там стражника, тяжело объяснять, с каких таких делов ты к ветру вооруженным ходишь.
Поразмыслив, Годимир и тут не мог не согласиться. Видно, Ярош уже все продумал. Может, и не спал вовсе, а прикидывал, как получше устроить освобождение Олешека.
Никого не встретив, они вышли на крыльцо боковой башни. Слева нависала громада донжона — единственного каменного строения в замке Доброжира.
Смерклось окончательно. Но летняя ночь светла. Россыпь звезд, пролегающий посреди неба Путь Молочника. Цепляясь масляным брюхом за зубцы, ползла вдоль замковой стены почти полная луна.