Победитель Хвостика

Иванов Алексей Викторович

Плохо ли, хорошо ли, но семестр прошел, настала сессия. Бобриска день и ночь талдычила-талдычила слова эти нерусские — не лезут они в голову, хоть ты лопни. Плюнула в сердцах, взяла кабанью ногу и пошла на экзамены. Профессоры ногу брать стесняются, крас­неют, но в книжке подписываются закорючками.

И вот зимой поехала Бобриска на побывку обратно в Коровяк. От станции до райцентра автобусом, по­том по большаку пешком, затем на лыжах, оленьим мехом подбитых, через гать замороженную и снеговые поля добралась Бобриска уже затемно до родной избы и

мешок с кабаньей ногой доволокла. Под собачий брех поднялась на крыльцо, постучала. «Кто?» — услыша­ла за дверью председателев голос и пискнула в ответ: «Свои!» — «Свои в такую погоду дома сидят!» Долго ей открывать не хотели, окоченела Бобриска, едва не окочурилась. Но вот распахнулась дверь, и председа­тель Дегтярев зажег фонарь.

Провели Бобриску в горницу, мешок под лавку захо-вали, ватник и чоботы на печь сушиться положи­ли. Сразу и баньку топить начали, и чугунок со щами па стол. Токо тревожно у Бобриски на сердце. «А дед-ко-то где схоронился?..» — спрашивает. Помрачнел председатель, голову уронил, отвернулся. «Нету дед­Ku...>> — говорит.

...На могилу ему посадила Бобриска куст карто­фельный, самый лучший, клубни как на подбор, меньше кулака нету. Первый опыт Бобриски... И хоть бы тра­винка сорная рядом!

«Дедушкина» — так сорт называется.

Конец сельскохозяйственного рассказа про Бобриску

— Да, действительно...— задумчиво произнес Вну­ков первым.

— Ваш рассказ просто всю мою жизнь перевер­нул, — добавил Ричард, еще точно не определив, не издевались ли над ним, приглашая на прослушива­ние всякой ереси.

— Мне такой откровенной лести не надо, — с до­стоинством сказал Барабанов, сделав ударение на слове «откровенной».

— Имеются ли иные оценки? — сурово спросил Николай.

— Э-э, брат Николай... — закряхтел Свинья.— Здесь нас с тобой как творцов не оценят... Да и мнение-то их, по совести говоря, выеденного яйца не стоит..

— Почему это наше мнение не стоит выеденного яйца? — обиделся Витька.

— Ну, ладно, — согласился Свинья. — Пусть ва­ше мнение стоит выеденного яйца, если для тебя, Витька, это так важно.

— Нет, ты уж объясни, почему ты льешь на нас потоки отборной грязи? — завелся Витька.

– Ох, Витька, давай не будем об этом, — просто­нал Свинья. — Ведь за красивые глаза не бросают в лицо железные стихи, облитые горечью и злостью.

– Может, кто и бросает за красивые глаза,— въедался Витька.— Мир дураков богат и разнообразен.

– Ну, Витька, если конкретно в твоем случае разбираться, то ты сам-то не пробуй, а вон Мазу попроси подумать, мог ли я сказать о тебе чего за красивые глаза? Нет, конечно же, хотя бы по при­чине отсутствия таковых.

— Это, Свинья, у тебя глаз нету, а у меня-то есть!..

– Да, Витька, ты прав. У тебя глаза есть. У тебя глаза большие, водянисто-голубые, выпученные и близко-близко у носа — так, что ты ими обоими можешь спокойно смотреть в подзорную трубу, а в ближайшем будущем они у тебя сольются на переносице в один, и ты превратишься в циклопа.

Пузан обомлел.

– А ты!.. — задыхаясь, выдавил он. — А ты просто урод!.. У тебя!.. У тебя отвратительные бело­брысые волосы!..

И зубы маленькие и редкие, так что, когда ты закрываешь рот, чего ты делаешь Крайне неохотно, они входят друг между другом, как у «молнии»!..

– А если бы меня, Витька, кто-нибудь в заду-минной беседе спросил, как ты выглядишь, я бы и то не сказал. Да и слов-то невозможно подобрать, чтобы описать твою внешность, столь безобразную, что это просто эталон безобразия, чтобы описать то чувство брезгливого ужаса, которое при виде тебя испытывают люди, подавляя естественную в таких слvчаях тошноту. Какую часть тебя, Витька, ни возьми для анализа, так сразу и убеждаешься в правоте вышесказанного. К примеру, лоб у тебя, Витька. выпуклый и кривой, а волосы кудрявые и растут гребнем, который начинается на макушке и конча­ется на лопатках. Если искать определение твоей голове, Витька, то я скажу, что она у тебя в форме детской железной дороги. В общих чертах, Витька, ты напоминаешь гальванизированного покойника. К этому добавь просто сакральное отсутствие ума, и картина будет удручающей. Но зато, Витька, ты добрый, и под такой неказистой оболочкой бьется горячее, любящее сердце.

Витька, покрывшись пятнами, со страстью гля­дел в зеркало.

– Факт, — скрипнул Внуков в подтверждение.

– У-ы-ы-ы!.. — закричал Витька и выпрыгнул в окно.

А недоумки, пересмеиваясь, направились на ули­цу к теннисному корту. У корта на бревнах сидела Бобриска. Лицо у нее было грустным. Маза подсел, рядом и спросил с участием в голосе:

– Как жизнь?

– Вот, значит, как дело-то обернулось!.. — закри­чал Свинья, увидев их вместе.

– Да, мы любим друг друга, — гордо заявил Ма­за. — А посторонние, кстати, нам ни к чему. Я, мо­жет, сейчас в любви буду признаваться.

– Сомневаюсь в твоих навыках, — хмыкнул Свинья. — Ты, наверное, просто скажешь: «Я тебя люблю» — и покраснеешь, а это неправильно.

– А как правильно? — спросил Маза.

– Ну... Поясняю. Надо сперва просто сесть рядом и нахохлиться.

Маза нахохлился.

— Потом медленно, чуть дрожа, взять ее руку. Не так, мельче дрожи, и руку левую, ну!.. Вот.

Свинья расстегнул рубашку и принялся с жаром бегать вокруг. Бобриска улыбалась. Немного в стороне встал Николай Марков с задумчиво-недоволь­ным лицом.

– Теперь гладь руку, гладь!.. Смотри на руку!.. Теперь лицо подними и посмотри на нее тоскующе!.. Тоски во взгляде побольше, побольше!.. Да что за бездарь!.. А руку продолжай гладить!..

– Не,— негромко сказал Николай Марков.— Гладить больше не надо.

– Теперь говори тихо, с придыханием: я давно хотел — пауза — сказать тебе...

– Я давно хотел, — прошептал Маза и мигнул, — сказать тебе, Ирочка...

– «Ирочка» не надо! — крикнул Свинья.

– Надо, — твердо возразил Николай.

– Не надо, не надо, замолчи, не вмешивайся, по­нял?.. Дальше говори: что я... тебя...

– Что я... тебя...

— А теперь одними губами: люблю...

— Люблю...

— Не шепчи, дурак, а вообще без звука!..

«Люблю», — беззвучно сказал Маза.

– А теперь порывисто обнимай и целуй в щечку!..

— Нет!.. Нет, погоди, Маза! — закричал Нико­лай— Надо целовать руку!..

– Да что ж ты встреваешь-то всю дорогу, проклятый тупица!..— возмутился Свинья.