Победитель свое получит
Шрифт:
– Да ну тебя!
Илья круто развернулся и пошел домой. Осенняя ночь сгущалась, но мрак не был больше таинственным. Думалось о другом. Тара, Тара!..
Оттого что Тара существует наяву и зовут ее Ксюшей Ковалевой, все остальное поблекло. Блуждания грозного Альфила по нордическому замку вышли бестолковы, схватки случайны и лишены боевого задора. В конце концов Илья просто уставился на серый экран монитора и стал слушать, как колотится его сердце в глухом ящике ребер. Сегодня за ним гнались воры, но страшно не было, только противно. Страшно другое: он никогда ее больше не увидит!
Илья давно привык к слову никогда –
– Илюша, где ты был? Что это такое?
Мать возникла сзади, за плечом. Она печально распялила на руках куртку Ильи. Левый рукав куртки был разорван. Из дыры лезла лохматая голубая дрянь подкладки.
– Я гулял, – привычно, не подумав, ответил Илья.
– Гулял? Где? Зачем? Что это за дыра? Откуда грязь? Тебя снова били? – тоскливо спрашивала Тамара Сергеевна.
– Почему били? И почему снова? – спросил в свою очередь Илья.
– Эта куртка! А вчера твое лицо! Тебе надо сменить пластырь на подбородке…
– Вчера я гулял, споткнулся, упал. Что за беда? Сегодня тоже гулял.
– Кому ты врешь! – вскинулась Тамара Сергеевна, и в ее голосе задребезжали слезы. – Почему ты мне не доверяешь? Я мать! Я все пойму, я не стану осуждать. Но у тебя вечно какие-то тайны. Чем ты живешь? Почему не дружишь с Виталиком Трескиным, с другими ребятами из класса? Где ты слоняешься по вечерам? Все молчишь? Вылитый Бочков!
Тамара Сергеевна считала, что все плохое и непонятное Илья унаследовал от отца, Виктора Анатольевича Бочкова. Однако Бочков-старший был человеком на редкость простым и обычным, а вот сложностью душевного устройства отличалась как раз сама Тамара Сергеевна. Она глубоко и болезненно переживала любую шероховатость бытия.
Бывало, конечно, что и Бочков-отец напускал на себя загадочность. Тогда он становился молчалив, как полено, и глядел волком. Но всегда это означало одно и то же – что он желает смотреть по телевизору футбол, хоккей, бокс, на худой конец биатлон, но никак не рубить капусту или выбивать ковер, в который назло Виктору Анатольевичу пыль то и дело набивалась пудами.
Тамара Сергеевна никогда не могла раскусить этого простого фокуса. Всякий раз, когда ее супруг таинственно замыкался в себе, она подозревала в нем какие-то сложные и небывалые душевные муки. Она тогда запиралась на кухне и плакала. Сквозь прикрытую дверь она слышала, как муж громко стонет у телевизора, лупит себя ладонью по ляжке, материт Российский футбольный союз и время от времени вскрикивает: «Ага, дернули „Спартачка“!»
Тамара Сергеевна глотала слезы и писала на мятой бумажке что-то вроде:
Зачем душа зовет другую, а нет ответа?Зачем люблю, зачем ревную – и то, и это?Закусив губу, она проскальзывала в гостиную, роняла мужу на колени эту бумажку и снова исчезала. Виктор Анатольевич брал бумажку. Он читал стихи несколько раз, смотрел, не написано ли еще что-то на обороте, и ничего не понимал. Футбол смотреть после этого он продолжал, но, по его словам, как оплеванный.
Семейная жизнь в этом духе продолжалась
Виктор Анатольевич подался на Север. Именно там по непостижимой игре обстоятельств почему-то разом оказались и нефть, и деньги, и фортуна – самые надежные вещи в смутные времена.
На Севере Бочков и пропал навсегда. Писать письма он никогда не любил и не обещал. Лишь однажды, месяца через два после отъезда, он с оказией прислал Илье игрушечный самосвал, а жене – комплект нижнего белья и пеструю декольтированную кофточку.
Тамара Сергеевна только краем глаза глянула на подарки и сразу поняла: их семье конец. Все присланные вещицы были невыносимо яркие и на два размера меньше, чем она когда-либо, включая школьные годы, могла бы на себя надеть.
Развод был тих и грустен. Тамаре Сергеевне быстро донесли, что, едва выйдя из поезда в Сургуте, ее супруг попал в когтистые лапы некой бойкой бабенки, которая рванула на Север за личным счастьем. Кажется, она сумела заарканить Бочкова уже в поезде!
С тех пор Виктор Анатольевич так и сидел где-то в объятиях этой бабенки, присылая сыну пустячные алименты (для этого хитрая бабенка оформила его сторожем Дома инвалидов).
Все эти годы Бочков-отец оставался героем рассказов Тамары Сергеевны о том, что такое плохо. Она подчеркивала, что дурные гены мешают жить даже ни в чем не повинным мальчикам вроде Ильи. Когда Илья был совсем малышом, он узнал, что карапуз Бочков-старший тоже ежедневно рвал штаны на коленках, ел пластилин и засовывал в дырочки в телевизоре всякую дрянь (бумажки, пуговки, кукурузные хлопья). Подростком папа Бочков тоже был не краше: курил за сараями, ни бум-бум не понимал в геометрии, без конца терял авторучки, сменные ботинки и дневники с отвратительными оценками. Сейчас в Илье, по мнению матери, всплыли новые наследственные пороки отца – тот тоже любил шляться где-то вечерами и портить новые куртки.
– Как тяжко непонимание, когда ждешь искренности! – заключила Тамара Сергеевна свои наблюдения.
Она вздохнула и так посмотрела на сына, что любой на его месте в ту же минуту распахнул бы душу.
Однако Илья промолчал.
– Сегодня у меня родились стихи, – уныло продолжила Тамара Сергеевна. – Ты всегда судил непосредственно и здраво. Вот послушай.
Из кармана халата она вытащила мятую бумажку и прочитала несчастным голосом:
В твоих глазах добро и ласка,И островочки синевы.Пусть счастье будет бесконечным —Счастливые всегда правы.– Правы'? А не пра'вы? – засомневался Илья. – Это ты про кого?
– Догадайся!
– Неужели опять про Пичугина? Сколько можно!
– Не пори чушь, Илья, – разочарованно протянула Тамара Сергеевна. – У Алима Петровича день рождения был в июле. К тому же я даже в стихах никогда бы не осмелилась говорить ему «ты».
– Тогда не знаю, кто у нас такой синеглазый. Да еще в октябре родился! Неужели Ухтомский?
Тамара Сергеевна обиделась:
– Нарочно меня злишь? Ты отлично знаешь, что я готовлю стихи для Аллы Кавун.