Победитель. Апология
Шрифт:
— В чем же дело? Кури.
«Случилось что-нибудь?» — «У меня? Напротив, все отлично. В Батуми был — субботу и воскресенье. Прекрасно провел время». — «Один?» — «Что?» — «На Кавказе, говорю, один был? Без супруги?» — «Без, но… Но не совсем один».
Среди луж и сырости проталины сухого тротуара — солнце выпарило. Ты аккуратно ступаешь по ним, братец же в своих потрескавшихся кораблях шпарит напропалую. Плотно сжатый рот, ноздри широкого носа ритмично раздуваются. «Разрешите поприсутствовать, Станислав Максимович?» Смирение и учтивость. И получаса не прошло, а
— Чему смеешься? — подозрительно-мрачно.
— Я? — Всего лишь неосторожно гмыкнул, а он из-за своей обостренной восприимчивости — еще одно свидетельство натуры нервной и тонкой — принял на свой счет. — Весна! Весной пахнет.
Солнце мокро поблескивает в густых длинных волосах — следы капели. Не ранняя ли седина укрепила природную неприязнь братца к головным уборам?
— Ты свободен вечером?
«Тогда приходи в семь к Тамаре».
— Завтра?
— Сегодня. Сейчас. — Неудовольствие: братец не любит, когда его не понимают с полуслова.
«Я тебе нужен?» — «Надо поговорить». — «Слушаю». — «Ну не здесь же…» В кафе, за бутылкой шампанского. Иная обстановка не располагает художника к откровенности.
Новая женитьба? Крупная сумма денег — не до четырнадцатого, бессрочно? «Не беспокойся, я отдам. Я все свои долги записываю». Где, интересно? Не на чистом ли холсте — перед тем, как класть на него краски?
«Я хотел у тебя узнать… Если я приглашу на завтра стариков, они пойдут? Вернее, если ты пригласишь их от моего имени?» Будь реалистом, Рябов! — этого тебе не услышать никогда.
«Не волнуйся, мама, я больше не переступлю порога этого дома. Этого склепа. Дома — для живых». Ни слова не проронила в ответ мама, лишь выше подняла голову, но то был не жест гордости — другое, и тщетно пыталась многоопытный администратор закамуфлировать это надменностью, которой за ней отродясь не водилось.
— Можно славно провести вечер.
Еще одна женщина, которой понравился твой профиль? Очередная попытка братца подорвать твою нравственность.
«Хотите, я познакомлю вас с моим младшим братом? Кандидат наук, известный экономист, читает лекции в Политехническом, автор ряда блистательных статей, остроумен, щедр, прекрасно воспитан, одевается по последней моде, чемпион Светополя по боксу, и при всем том ему еще нет тридцати».
— Который час? — Размеренная твердая походка. Я помню, что часы на руке, но я слишком погружен в размышления, чтобы отрываться и смотреть.
— Двадцать две минуты пятого. — Ты предельно точен.
«Между прочим, в субботу я опять еду на экскурсию». — «Куда?» — «В Жаброво. Есть такая точка на карте».
— Я должен позвонить до пяти.
«Первый автобус приходит в Жаброво в половине десятого».
— Позвони, — разрешаешь ты.
Вторник, среда, четверг, пятница… Ты распутник, Рябов.
— Я вчера с Кавказа
Повернувшись, прощупывает тебя взглядом — будто все, что ты делаешь, нечисто, и он, твой старший брат, видит тебя насквозь.
— Командировка?
— Экскурсия. Самолет — автобус — самолет. Пользуйтесь услугами Аэрофлота! —
Почему — распутник? Ты ведь знаешь, что ничего не будет между тобой и женщиной, которой понравился твой профиль. «Пардон, но я уже занят. Меня ждут». — «Где, позвольте узнать?» — «В Жаброве. Есть такая точка на карте». И тем не менее ты пойдешь с братцем. Элегантен и неприступен будешь ты. Не надеть ли тебе лайковые перчатки, Рябов?
— Ларка тоже ездила?
Оскаливаешься.
— Зачем?
Глаза чуть сужаются, а под ними — мешки. Припухли и слизисто блестят толстые веки. Валидол в кармане.
— Ломаю голову, что преподнести тебе завтра. Тамара нынче утром прочла мне на эту тему популярную лекцию.
Ах, как непринужден и беспечен ты! Хемингуэй заинтригованно вглядывается в тебя. Что с его братом?
«Станислав! Ты нетрезв?» Полночь, нетронутый кефир с крапинками влаги, мама в стеганом халате. Кто посмел совратить моего ребенка? «Дыхнуть, мама?»
— Когда ты был у Тамары?
— Я же говорю — сегодня утром.
Не витают больше мысли братца — здесь, на земле, рядом с тобою.
— До работы, что ли?
— Лужа, — говоришь ты и показываешь глазами.
Хемингуэй игнорирует предупреждение. Экая важность — лужа! С младшим братом что? — вот главное. Настойчив и остр его взгляд. Ты дурашливо улыбаешься. Воспаленные глаза еще сужаются. Добрый смех сбегает по добрым морщинкам в добрую бороду.
— Ты с кем ездил?
Озарение художника. Вот таким я тебя люблю, проказник! Люблю и благословляю, как старший брат. Наконец-то нарушил обет верности!
Лицо твое плывет, как масло на сковородке.
— Один.
Разумеется, он не верит тебе. У тебя отличный брат, капитан!
— Ты вчера прилетел? — Сопоставляет и высчитывает. Неужели? Стало быть, и ты туда же — по моим стопам! Давно пора.
— В двадцать два тридцать. Время московское.
Ты весь как на ладони. Не угодно ли спросить еще что? Угодно, но зачем, я и так все понимаю. Я ведь художник, а творческие натуры — люди проницательные.
Телефон-автомат. Свежевыкрашен — весна. Останавливается.
— Так я звоню?
— Разумеется! — с полуслова понимаете друг друга, как никогда.
Шаришь по карманам в поисках двушки. Брат ждет, удерживая расползающиеся довольные губы, а когда протягиваешь монету, не берет, молча отворяет дверь кабины.
— Осторожно, — предупреждаешь ты, веселясь. — Окрашено.
Через плечо взглядывает на тебя. Это ты мне говоришь, что окрашено? Художнику? Но тоже весело — красно-синий мячик летает между вами, кружась. Журчит вода, девушки смеются, в доме напротив распахнуты окна. Солнечный блеск стекол. Гудки машин, где-то наяривает музыка. Солнце в стеклянном куполе, разноцветные шапочки — синие, красные, желтые. По телу вода стекает. Ты есть и тебя нету. Нечто бело-розовое — искрится, тает, щекотно и нежно растекается по горячему языку. Запах углей и жареного мяса. Мушмула цветет.