Победитель

Волос Андрей

– Переговоры! – брюзжал эмир, протягивая руку Вахид-хану, державшему запонки наготове. – Что за переговоры, если люди не понимают простых вещей! Что за переговоры, если я не могу втолковать им главное! Дружба! дружба! но мне нужны не слова, а пулеметы и пушки! И бойцы к ним!.. А они отвечают, что это вызовет международные осложнения… Какие осложнения?! Туркмены по сей день то и дело совершают разбойные набеги на нашу территорию! Почему их набеги не вызывают международных осложнений?! Почему нельзя переодеть советских солдат в туркменские одежды, чтобы все думали, что это очередной набег туркменов?!

Кто заподозрит в них красноармейцев?!

– Может быть, завтрашняя встреча со Сталиным все поставит на место? – осторожно предположил Файз Мухаммад.

– Может быть, может быть!.. не знаю!.. Ладно, что там у нас?

– У нас посещение выставки, ваше величество. В одиннадцать часов… то есть можно выезжать.

– Машины ждут, – подтвердил Вахид-хан, подавая эмиру трость.

– Какой еще выставки? – буркнул эмир.

– Какая-то главная сокровищница русской живописи, ваше величество. По приглашению министра культуры… точнее, просвещения.

Аманулла-хан мученически закатил глаза, надрывно вздохнул, пробормотал несколько слов молитвы, а потом, обреченно махнув тростью, широким шагом направился к дверям.

* * *

“Паккард” стоял у подъезда. Задрав сбоку стальной кожух, шофер Савелий Долгушев колдовал в моторе.

– Добрый день, Савелий Данилыч, – сказал Анатолий Васильевич, подходя к машине. – Что, неполадки?

– Добрый, коли не шутите, – хмуро отозвался Долгушев, с лязганьем вернул гулкую железяку на место и вытер ветошью пальцы.

Долгушев возил наркома лет шесть, и Луначарский, хорошо зная его колючий нрав, сжился с ним, как сживаются люди с неудобной мебелью, – прощал такое, за что другому давно бы уже показали на дверь, если чего не хуже.

– Ну-с, – весело сказал он, усаживаясь на пассажирское сиденье. – Какие новости?

Долгушев молча тронул машину, а уже доехав до угла, неопределенно хмыкнул.

– Свояк приехал…

– Откуда? – живо заинтересовался Луначарский.

“Паккард” распугал стаю кошек, сидевших возле помойки, осторожно сунулся в подворотню, возле которой на двух скамьях расположилась компания веселых беспризорных, вырулил из переулка и покатил вдоль сверкающих на солнце трамвайных рельс. По тротуарам спешил бодрый утренний народ. Навстречу шла поливальная машина, превращавшая пыльную серятину мостовой в сочноцветный камень. Веер бело-голубой воды с ее правого бока украшала небольшая, но яркая радуга, и, мгновенно схватив ее взглядом, нарком почувствовал острый укол беспричинного восторга.

– С-под Рязани, – ответил наконец шофер. – С уезду Зарайского… с деревни.

Анатолий Васильевич не торопил: цедит в час по чайной ложке, сукин сын, а понукнешь – так он и вовсе заткнется, потом на кривой козе не подъедешь… вот характерец!

– Я ж ему и говорю: что-то ты, Семен, вроде как с лица припух?

Долгушев повернул голову и посмотрел на хозяина с таким выражением, будто именно от него ждал ответа на этот непростой вопрос.

Взгляд был таким настойчивым, что нарком просвещения невольно пожал плечами.

– Вику едят, – ответил вместо него водитель и странно гыкнул – не то хохотнул, не то еще что.

– Вику? – удивился Луначарский и сморщился, припоминая: –

Вика, вика!.. Это же… м-м-м…

– Во-во. Трава такая, скот кормят. Мышиным горошком еще называют… А они хлеб пекут. Четверть муки, три четверти вики… И пухнут.

– Мд-а-а-а…

– Урожай-то был неважный, а зерно осенью все равно отобрали, – пояснил Долгушев. – И в городе крестьянам хлеба не продают. Не положено им хлеба! Свой должны иметь!

Анатолию Васильевичу показалось, что на последнем слове Долгушев отчетливо скрипнул зубами. Он повернул голову и пристально посмотрел на шофера сощуренным взглядом сквозь поблескивающие стеклышки пенсне.

Свернули на Лубянскую площадь.

– Вы, товарищ Долгушев, не преувеличивайте! – сухо сказал Анатолий Васильевич, отводя взгляд. – Вика! Безобразие, конечно!.. но этак, знаете, можно многое перечеркнуть! Будет у них хлеб, будет! Вы знаете, во сколько раз возрастет сельскохозяйственное производство к концу пятилетки? Есть, конечно, временные трудности, но…

– Согнали в колхоз народ, – проговорил Савелий Данилович так, как если бы в ушах у него звучал не человеческий голос, а, скажем, воронье карканье. – Все разорили. Что получше, начальники по избам растащили. Уходу за скотом нет, так порезали и сожрали. Лозунги всюду висят. Я бы, говорит, все лозунги снял, а один оставил: мы пропали! И тире бы, говорит, поставил. Так вот сказал, – спокойно закончил Долгушев, в свою очередь повернул голову, чтобы взглянуть на наркома и завершил: – Свояк-то мой, говорю, так сказал.

– Какое тире? – недоуменно морщась, спросил нарком.

– Да он восклицательный знак так называет, – хмыкнул Долгушев. – Неграмотный, что с него возьмешь…

“Паккард” заскрипел тормозами, останавливаясь.

– Вы, товарищ Долгушев, – сказал Луначарский. – Вы… ах, ладно, потом поговорим! – и только с досадой махнул рукой, захлопывая за собой дверцу.

В этот ранний час Наркомат был пуст, и коридоры, обычно день-деньской наполненные гомоном голосов, стуком поспешных шагов, трескотней машинописи, летящей из дверей многочисленных кабинетов, поражали тишиной и гулкостью.

Однако в приемной его уже дожидались.

– Здравствуйте, товарищи! – бросил Луначарский, стремительно шагая к дверям кабинета. – Заходите!

Битых два часа ушло на то, чтобы еще раз проговорить план мероприятий по обеспечению завтрашнего визита Амануллы-хана в Университет и посещения Большого театра.

Уже довольно раздраженно подводя итоги, Анатолий Васильевич снова подчеркнул, как важен для страны визит Амануллы-хана – правителя дружественной державы, в сношениях с которой СССР крайне заинтересован; эмир живет по старинке и может не понять той искренней простоты, которую привнесла в жизнь всех слоев возрожденного общества Великая Октябрьская социалистическая революция; поэтому следует всемерно оградить его от необходимости менять свои привычки и представления; студенты в пиджаках, толстовках и прочих кожаных куртках на встречу с эмиром допускаться не должны – только в пиджачных парах и светлых сорочках с галстуками; допуск граждан на завтрашний вечерний спектакль в Большом должен определяться наличием вечернего туалета: граждане в смокингах, гражданки – в длинных платьях!..