Победителей не судят
Шрифт:
— Сейчас все важно, господин Шеллен. А что значит «после распада вашей семьи»? Кто-то остался в Германии? Кто именно?
— Моя мать. Вильгельмина Шеллен. — Об Эйтеле Алекс решил ни в коем случае не рассказывать. Он не знал, жив ли его брат и кто он теперь. Дотошные нацисты могли его разыскать, и неизвестно, чем бы это для него кончилось. — Она умерла перед самой войной от туберкулеза. Последний раз мы виделись перед отъездом.
— М-да. Ну ладно. — Полковник надел очки и извлек из папки несколько листов чистой бумаги. — Сейчас вас отведут в камеру, вы напишете о вашей грамматической школе что-то вроде сочинения. Побольше
В камере Алекс лег на кровать и долго обдумывал свое положение. Может, его просто берут на пушку, чтобы заставить говорить лишнее? Полковник знает свое дело. Но, с другой стороны, какой им в нем — Шеллене — интерес? Никакими особыми сведениями он не обладает. Нет, вряд ли. А вообще-то, странно все, думал Алекс. Такое впечатление, что этот Лаубен собирается воевать еще несколько лет. Неужели он не видит, что скоро вся эта возня с расследованиями и сбором данных будет никому не нужна? У них на востоке уничтожен красивейший город, каждый день бомбежки в других местах, а им тут вроде и дела нет. Или их действительно ни о чем не информируют. А, впрочем, чему удивляться. Английская Би-Би-Си первые полтора года войны тоже обходилась общими фразами и откровенно утаивала информацию от населения. Пока до них, наконец, не дошло, что «Вызывает Германия» со своим знаменитым ведущим по прозвищу Лорд Гав-Гав пользуется большей популярностью у британского населения, и как раз потому, что у Гав-Гава можно было узнать много реальных подробностей…
— Что ж, очень даже правдоподобно. У вас недурной слог. Вы не пробовали писать?… Нет?… Потом обязательно попробуйте. Только не пишите о войне — это будет никому не интересно. А теперь, — полковник убрал сочинение в папку, — ответьте мне на пару вопросов. Итак, вопрос первый: что примечательного произошло весной тридцать восьмого года в Хорнкэйстле?
— Весной тридцать восьмого? — Алекс наморщил лоб.
— Да. Не торопитесь, хорошенько все вспомните.
— Да, собственно… тут нечего вспоминать — наводнение, — уверенно произнес Алекс. — Конечно же наводнение. Понимаете, господин полковник, они там нередки, но в ту весну Бэйн и Уоринг особенно сильно разлились. Это началось в первых числах марта. Старожилы сравнивали его с наводнением двадцатого года. Затопило даже исторический дом сэра Джозефа Бэнкса, так что, когда вода спала, нашу школу несколько раз снимали с уроков на уборку территории, прилегающей к дому…
— А в конце лета тридцать девятого? — внезапно спросил Лаубен.
— В конце лета тридцать девятого? — Алекс задумался. — Это перед самой войной…
— Это не связано ни с войной, ни с политикой, — подсказал следователь. — Это касалось только вашего городка. Ну? Сосредоточьтесь.
— Не знаю… Разве что… августовская ярмарка лошадей. В Хорнкэйстле — это ежегодное традиционное мероприятие. Но тогда ее отменили. Что-то связанное с заболеванием животных. Какая-то эпидемия…
— Достаточно,— прервал пленного Лаубен. — Я вполне удовлетворен.
Шеллен облегченно вздохнул:
— Значит, мое алиби
— Более чем. — Полковник закрыл тонкую папку из серого картона и принялся завязывать тесемки. — Предварительно я навел кое-какие справки. Сейчас вас отведут в камеру, и мы, скорее всего, больше не увидимся. Вот, возьмите и не потеряйте. Теперь это ваш главный документ до конца войны.
Он протянул Алексу сложенную пополам розовую картонку с его фотографией и отпечатками пальцев, попросил расписаться в каком-то гроссбухе и потянулся к кнопке звонка.
— Простите, господин Лаубен, могу я поинтересоваться, что будет со мной дальше?
— Конечно. — Полковник отвел руку и откинулся на спинку стула. — Завтра вас отправят на пересыльный пункт в Вецлар, а оттуда по мере комплектования команд военнопленных этапируют по лагерям.
— А кто решает, кого куда направить?
— Руководство дулага в Вецларе. Вы хотите, чтобы я за вас похлопотал? Говорите, не стесняйтесь.
— Если это возможно… я хотел бы, чтобы меня отправили в Саксонию. В Дрезден.
— На родину? — Лаубен снова с интересом стал рассматривать пленного, словно сожалея, что не изучил его лучше. — Что ж, я попробую что-нибудь сделать, мистер Шеллен. В самом Дрездене, правда, сейчас не живут даже крысы, но поблизости есть несколько лагерей с англичанами. Один совсем рядом. Вот только дело осложняется тем, что все шталаги переполнены. Особенно там, на востоке, куда эвакуируют лагеря из Польши и Восточной Пруссии. Но это ничего. Я сегодня же позвоню оберсту Варнштадту относительно вас.
— А кто это?
— Комендант дулага.
— Благодарю вас, господин Лаубен.
— Желаю удачи, — полковник нажал кнопку звонка.
На следующее утро Алекса вывели во двор и велели ждать возле какого-то сарая. Впервые за три дня Шеллен оказался на свежем воздухе и старался дышать полной грудью, чтобы провентилировать легкие. День выдался теплым, чувствовалось приближение весны.
— Эй! — кто-то окликнул его по-английски. — Иди сюда.
Алекс увидел возле сарая лавочку и сидящего на ней человека в обрезанной шинели. Он подошел. Деревенского вида парень с добродушным лицом предложил закурить:
— Садись. Отстрелялся?
— То есть? — не понял Шеллен.
— Ну, с тобой закончили?
— Вроде да. С тобой тоже?
— Да я тут уже год околачиваюсь, — парень протянул руку, — Тони Дуглас, сержант, морская авиация.
— Алекс Шеллен, — представился Алекс, — бортовой стрелок. А что ты тут делаешь столько времени?
— Работаю. Нас здесь человек семьдесят таких. Трудовая бригада. Я и еще трое зимой котельной занимаемся, — сержант указал головой в сторону приземистого кирпичного строения с высокой железной трубой. — Кочегарим, значит. Летом дрова заготавливаем или что-нибудь еще. В общем, кто чем. Сегодня я свободен до обеда.
— Вас немцы заставляют? — спросил Шеллен.
Сержант замотал головой, прикуривая потухшую сигарету:
— Ну что ты. Здесь образцово-показательное заведение. Комиссии крестоносцев чуть не каждый месяц. Да и в других местах я не слыхал, чтобы принуждали.
— Какие комиссии? — не понял Алекс.
— Красного Креста. На той неделе опять ждем. Из Швеции.
Они немного помолчали.
— А ведь я тебя видел три дня назад на вокзале, — сказал сержант. — Запомнил по повязке на голове и этой твоей кепке.