Победный ветер, ясный день

Платова Виктория Евгеньевна

Она осторожно сдвинула машину с места, неловко развернулась, сбив щит с «бизнес-ланчами» и «спиртным в разлив», и, отчаянно сигналя редким прохожим-камикадзе, покатила вниз под горку, на основную трассу.

О своем решении Лена пожалела уже через триста метров. Она как-то совсем выпустила из виду, что отрезок пути Ломоносов — Петродворец был самым паскудным, особенно с точки зрения водителя-неумехи. Извилистый и неширокий, он изобиловал леденящими душу знаками «Крутой поворот», «Крутые повороты», «Ограничение скорости» и «Обгон запрещен». Господи, какой уж тут обгон, только бы живой добраться! Лена сбросила скорость почти

до тридцати и плелась, километр за километром съедая расстояние. Еще пара прихотливых изгибов дороги, и она выберется на более-менее ровный участок и спокойно покатит к Питеру.

Эти мечты разлетелись в прах, когда из-за поворота выскочил ярко-желтый бензовоз с проблесковым маячком над кабиной и надписью «NESTE» на борту. Лена шарахнулась в сторону, с перепугу вместо тормоза нажав на газ. Ее выбросило почти в кювет, но не это было самым страшным.

Самым страшным оказался глухой стук о передний бампер. И скрежет железа.

Машина остановилась, ткнувшись носом в обочину, Лену бросило на руль, а в грудной клетке сразу же возникла довольно ощутимая боль от удара. Но что значила какая-то боль по сравнению со стуком, который она скорее почувствовала, чем услышала. Она… Она сбила кого-то! Может быть, даже насмерть! Она сбила ни в чем не повинного человека! Она, Лена Шалимова, убийца!.. От ужаса произошедшего Лена на несколько секунд спряталась в обмороке, но, когда пришла в себя, ничего не изменилось. Машина по-прежнему стояла у обочины, грудная клетка по-прежнему саднила, а сквозь приоткрытое боковое стекло слышались редкие приглушенные стоны.

Ломая ногти, она открыла дверцу и бросилась к кювету. В кювете валялся велосипед со смятым и покореженным задним колесом и такая же смятая и покореженная картонная коробка весьма внушительных размеров. Сам велосипедист сидел рядом, держась за голову и раскачиваясь из стороны в сторону. Что ж, если Лена и не была убийцей, то совершила полноценный наезд.

— Эй, вы живы? — севшим голосом прошептала она.

Велосипедист, находящийся, очевидно, в состоянии шока, не обратил на Лену никакого внимания. Он потряс головой, на которой болтались бесполезные теперь наушники, посмотрел на ладонь, испачканную кровью, а потом, как будто что-то вспомнив, потянулся к коробке. И принялся методично сдирать с нее скотч.

— Эй, вы живы?!

Скотч никак не хотел отставать от помятого, измочаленного картона, из наушников неслось что-то уж совсем допотопное, ссадина на лбу велосипедиста медленно наливалась кровью; словом, положение было совсем безрадостным.

— Помогите мне, — с трудом разжав зубы, сказал велосипедист.

— Да, конечно… Я сейчас сбегаю за аптечкой.

Лена снова бросилась к машине, но голос велосипедиста остановил ее и заставил вернуться:

— Нет… Помогите мне.., открыть…

Он просил ее открыть коробку, вот что!

— Сначала я перевяжу вас… Продезинфицирую рану. Я умею.

— Сначала коробку. — Он все еще был в шоке от происшедшего.

— Ну, хорошо. Если вы настаиваете.

Скотч поддался не сразу. Но когда поддался…

— Что там? — слабым голосом спросил раненый велосипедист.

— Не знаю… Куски ткани, нитки, какие-то палки сломанные…

От слабости, секунду назад пригнувшей велосипедиста к земле, не осталось и следа. Он отшвырнул Лену от коробки с таким остервенением, что она прикусила язык и едва не лишилась двух передних зубов.

Но велосипедисту было начхать на Ленины зубы. Он вынимал и вынимал из коробки мелкие детальки, гладко заструганные и ошкуренные палочки, прошитые куски парусины. Последним был извлечен деревянный корпус. Вернее, часть корпуса. Велосипедист прижал его к груди, а потом поднял глаза и в упор посмотрел на Лену. Впервые.

— Вы меня убили, — громко и отчетливо произнес он.

Лене стоило немалых душевных сил, чтобы выдержать этот взгляд.

— Ну, это преувеличение. У вас шок, я понимаю. Но вообще-то вы живы. Честное слово.

— Три месяца работы… Я ехал… Я должен был подарить ее самому важному для меня человеку. Вы меня убили.

После этой отчаянной тирады велосипедист заплакал. Заплакал, Лена могла бы в этом поклясться! Заплакал беспомощно, по-детски, размазывая по щекам слезы и кровь.

— А что это? — осторожно спросила Лена, кивнув на обломки.

— Это? Это яхта. Разве вы не видите?

Яхта в обломках не просматривалась.

Но теперь, во всяком случае, стало понятно, что куски плотного материала — не что иное, как паруса. А нитки еще несколько минут назад были снастями. Так же как ошкуренные палочки — мачтами. А на обломке корпуса, который сжимал теперь уже неизвестно кто — велосипедист? судомоделист? — виднелись крохотные медные буковки: «ЭДИТА».

— Вашу девушку зовут Эдита? — сказала Лена. Только для того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы отвлечь взрослого мужика от детских слез. И похоже, ей это удалось.

— Мою девушку? — Владелец обломков яхты подтер кровь под носом и уставился на Лену. И слезы, забуксовавшие на его лице, тоже уставились, застыли в изумлении. — Мою девушку? Если бы.., да вы знаете, кто это?! Это… Это…

Он запнулся на полуслове и принялся раскачиваться из стороны в сторону, прикрыв глаза и что-то бормоча. А из наушников, соскочивших на шею бедолаги, чуть приглушенно неслось:

Где-то есть город, тихий, как сон,

Пылью тягучей по грудь занесен.

В медленной речке вода как стекло.

Где-то есть город, в котором тепло.

Наше далекое детство там прошло.

— Подождите, — Лена недоверчиво улыбнулась, уж слишком нелепым показалось ей собственное предположение. — Это… Она? В наушниках?

Жертва наезда заскрежетала зубами.

— И вы везли ей яхту?

Скрежет усилился.

— А зачем ей ваша яхта? — Черт, надо бы остановиться, учитывая тяжелое физическое и психическое состояние жертвы.

Но остановиться Лена уже не могла. — Что она будет делать с яхтой? На шкаф поставит?

— Вы не понимаете. Это подарок. От всего сердца. А-а, что говорить!

С подобным дикорастущим фанатизмом Лена не сталкивалась никогда. Да и предмет обожания!.. С другой стороны, ее и саму пучило от Альфреда Шнитке и Софьи Губайдуллиной, да и от безмозглых и безголосых эстрадных выхухолей тоже. А тут «пам-пам-пам-па-ра-ру-пам-пам, в нашем доме появился замечательный сосед». Очень миленько, хотя и безнадежно устарело. Зато велосипедиста-судомоделиста не причислишь к старикам. Нет, он стоил того, чтобы приглядеться к нему повнимательнее.