Победный ветер, ясный день
Шрифт:
В том числе и заказное письмо.
Некоторое отрезвление наступило к концу второго часа. И Бычье Сердце обнаружил себя сидящим на парапете набережной — как раз напротив цирка Чинизелли.
С конвертом в руках. Странно, что он не расстался с конвертом, не сделал из него голубя или, напротив, кораблик. И вместо того чтобы плыть сейчас по мутным водам Фонтанки, конверт покоился в мощных сиверсовских пальцах. И Бычье Сердце от нечего делать стал изучать его.
В правом верхнем углу красовалась несколько вымученная блекло-голубая марка, рисунок на которой не просматривался из-за расплывчатого штемпеля, а края конверта порядком измахратились. Если бы Бычье Сердце узнал, что заказное письмо отправлено
Слава богу, что хоть фамилия получателя была написана по-русски.
Мельничук Игорь Владиславович.
Мельничук И. В.
Черт возьми, Мельничук И. В.!
Где-то он уже видел это дивное, ни на что не похожее сочетание букв. И совсем недавно. Напрягшись и порывшись в памяти, Бычье Сердце наконец-то выудил из нее нечто похожее на решение простенькой задачки.
Мельничук И. В, стоял под номером 3 в ведомости по зарплате разорившейся фирмы «Солинг». Уже ради одного этого стоило сунуть нос в конверт.
Что Бычье Сердце и сделал, наплевав на тайну переписки.
И…
Не то чтобы содержимое конверта так уж сильно разочаровало его, нет. Скорее, привело в недоумение. Никакого письма, никакой почтовой карточки, ни единого слова — ни на русском, ни дурацкими иероглифами. Ничего, кроме любительской, неровно обрезанной по размеру конверта фотографии. Фотография была такой же малопонятной, как и иероглифы, чем привела Бычье Сердце в крайнюю степень замешательства. Он вертел ее то так, то этак, но от перемены мест слагаемых сумма не менялась и всеми фибрами стремилась к абсолютному нулю.
Точно таким же нулем чувствовал себя и Бычье Сердце: ясно, что изображенное на фотографии было не чем иным, как максимально крупно взятой объективом деталью какого-то механизма или соединения, вот только какого именно? И где искать более общие планы гнусной детали? Ответа на этот вопрос у майора Сиверса не было.
…Выносить это дальше было невозможно.
Любому терпению приходит конец, даже такому ангельскому, каким обладала Лена. Правда, в последнее время это терпение, взращенное еще упрямым параличом Виктории Леопольдовны, начало давать сбои. Оно подтачивалось исподволь — и экспансивным короедом Гжесем, и сборищем безмозглых личинок под феерическим названием "Театр «Глобус», и самим руководителем «Глобуса» — Гавриилом Леонтьевичем Маслобойщиковым, название которого в реестре насекомых не значилось.
Зато оно значилось в лексиконе портовых грузчиков, солдат срочной службы, обитателей зоны и модных до поросячьего визга писателей. Этого лексикона Лена тщательно избегала, предпочитая пастись на истоптанном множеством ног выгоне нормативной лексики.
И все же, все же…
Происходящее на кладбище под категорию нормативной лексики не подпадало.
Благодаря стараниям мэтра скорбный ритуал превратился в фарс самого низкого пошиба, черную комедию, бал вампиров.
Главный вампир — он же хронь, пьянь, мразь, забулдыга Маслобойщиков начал козлить еще в машине, на пути на кладбище. Этому немало способствовала бутылка «Столбовой», которую мэтр время от времени с размаху насаживал на глотку. Как и предполагала Лена, апофеоз пьяной гнусности пришелся на саму церемонию похорон. Гнусность была столь омерзительна, что, не выдержав, Лена отошла от могилы: только бы не иметь с происходящим ничего общего. Ей было безумно стыдно перед покойной Афой — до слез, до искусанных губ, до истерики. И вдвойне стыдно, что она не в состоянии положить конец всему этому безобразию. Скрывшись за ближайшим обелиском, она горько расплакалась —
А потом ландшафт изменил свои очертания, и мэтр, привлеченный жестяной банкой водки, наконец-то отлип от могилы Афы.
Можно было возвращаться.
И она вернулась. И тотчас же наткнулась на Светаню, вяло беседующую с каким-то милиционером. Милиционер стоял к ней спиной, и она видела лишь его слегка сутулую спину, совсем не богатырские плечи и круглую, большую, как у младенца, голову, на которой покачивалась форменная фуражка. С такими внешними данными милиционеру можно было дать максимум лейтеху, хотя Лена и поставила на старшего сержанта патрульно-постовой службы. Очевидно, блеклый мент был направлен сюда капитаном Целищевым следить за порядком. Что после финтов мэтра в ломоносовском морге совсем не удивительно. Удивительным было другое: почему капитан ограничился только одним представителем закона, а не прислал сюда все отделение в полном составе.
Впрочем, теперь это было неважно.
Над могилой Афы возвышался свежий холмик земли, и по сравнению с этим холмиком все остальное было неважно. Настолько, что ей мучительно захотелось уехать отсюда, уехать самой, оставив театральную компашку, глаза бы ее не видели. Нужно только забрать у Гжеся ключи от машины…
Повертев головой, Лена тотчас же нашла мужа у ближайшей к Афе могилы.
Гжесь как раз окорачивал мэтра, развалившегося у скромной стелы, как за ресторанным столиком. На секунду Лене показалось, что мэтр сейчас защелкает пальцами и потребует от проходящего мимо официанта графин водки, мятых малосольных огурцов вперемешку с солеными груздями, цыган с медведями и стриптизерку у шеста — для улучшения пищеварения. Нет, подходить к Гжесю не имеет никакого смысла, иначе она не выдержит…
И население кладбища увеличится еще на одного человека, а именно — на Гавриила Леонтьевича Маслобойщикова. Эта перспектива показалась Лене вполне реальной — ведь за ее плечами болтался рюкзак с пистолетом.
Избавиться от пистолета не удалось, так же как не удалось надежно его спрятать.
Полночи Лена пыталась пристроить пушку в самых разных углах квартиры — от сливного бачка в туалете до академического задника портрета академика Аристарха Шалимова кисти художника Павла Корина.
И ни одно место не показалось ей достаточно безопасным, чтобы доверить ему такую тревожную вещь, как пистолет. В результате Лена не нашла ничего лучшего, как прихватить пистолет с собой, чтобы теперь пожалеть об этом. Хотя большеголовый мент и не выглядел угрожающим, но кто знает, что придет ему в голову.
В любом случае обыскивать себя она не даст.
Укрепившись в этой здравой мысли, Лена решительно направилась к Светане.
— Слушай, возьми у Гжеся ключи от машины… — приблизившись к Светане и милиционеру на расстояние трагического полушепота, сказала она. — Не хочу подходить к этим скотам…
— Думаешь, я горю желанием? — проворчала Светаня и на секунду задумалась.
И по ее виду стало понятно, что разговор с милиционером она воспринимает с еще меньшим энтузиазмом, чем перспективу близких контактов с Гжесем и упившимся вдрабадан муженьком.
— Ладно, сейчас схожу, — наконец-то снизошла она. — А ты поговори пока с представителем власти. У него для нас имеется информация… Рекомендую, лейтенант, лучшая подруга покойной Афины. Ей будет интересно все, что вы скажете…
Выплюнув изо рта эту тираду, Светаня — едва ли не с низкого старта — сорвалась с места и прошмыгнула мимо Лены со скоростью цунами. Очевидно, цунами задел и лейтенанта: спина его мелко затряслась, а фуражка самопроизвольно съехала на затылок.
— Я вас слушаю, — обреченно воззвала к фуражке Лена: не очень-то вежливо пялиться на женщину сутулой спиной, не очень-то вежливо.