Победы и беды России
Шрифт:
Все это показывает, что уже в XV веке на Руси существовала вполне осознанная стихотворная культура, которую, к сожалению, мы только лишь начинаем серьезно изучать.
Совершенно ясно, что творчество Епифания Премудрого — это уже очень высокая ступень развития русской поэзии. Мы шли, так сказать, в глубь веков, и теперь следует сделать последний доступный при теперешнем состоянии науки о литературе шаг.
44
10. Это, собственно, и значит создать стих, ибо «стих» по-гречески означает строй, ряд (Епифаний, как мы видели, употреблял и греческий термин «стих»).
Как уже говорилось, лирика уходит корнями в древнейшее народное творчество, где она выступает как элемент синкретического целого — единства слова, музыки, танца, обрядового действа. Но в развитии
Сам термин «лирика» (от древнегр. lyricys — поющийся под инструмент, известного уже с VI века. В XI столетии в Киеве жил великий русский песнотворец (по тогдашней терминологии) Боян, чье имя позднее стало нарицательным. В «Слове о полку Игореве» приведены фрагменты из его песен.
Боян в «Слове о полку Игореве» назван внуком Велеса — древнерусского языческого бога, который, как и древнегреческий Аполлон, был одновременно покровителем и пастухов, и искусств. Творец «Слова о полку Игореве» как бы отграничивает себя, поэта в собственном смысле, от Бояна, чье творчество еще неотделимо от музыки. Боян, говорится здесь,
своя вещия перстына живая струны вскладаше;они же самикнязем славу рокотаху.И к концу XII века, когда было создано «Слово о полку Игореве», поэзия уже, очевидно, окончательно отделилась от музыки, став самостоятельным искусством.
Собственно говоря, древнейшее из известных нам творений русской поэзии — это «Слово о Законе и Благодати» митрополита Киевского Илариона, созданное в 1038 году:
Виждь и град величьством сняющь,виждь церкви цветущи,виждь христианство растуще,виждь град иконами святых освещаем,блистающеся, и тимианом объухаем, [45] и божественами пении святыими оглашаем.45
11. Тимианом объухаем — фимиамом благоухающий.
Итак, достоверная история русской поэзии длится около тысячелетия. С первого взгляда может показаться, что древние ее образцы слишком резко отличаются от послеломоносовской — не говоря уже о послепушкинской — лирики и между теми и другими нет существенной прямой связи. Однако, если проследить развитие лирической стихии век за веком (для этого нужен, конечно, особый и очень объемистый труд), станет ясно, что прочная и непрерывающаяся традиция здесь есть.
Особенно это касается лирики возвышенного и в то же время обобщающего, вселенского пафоса. Существует, без сомнения, глубокая внутренняя связь между «словами» Илариона, Серапиона, Епифания Премудрого и одами Ломоносова и Державина, которые, в свою очередь, непосредственно подготовили рождение таких великих лирических стихотворений, как пушкинский «Пророк» или тютчевские «Два голоса». Чтобы отчетливо увидеть эту связь древнего и нового, обратимся к творчеству великого художника слова, стоявшего на грани двух исторических эпох, — Аввакума Петрова (1621–1682). Он нераздельно связан с художественным наследием словесности XI–XVI веков, но вместе с тем вырвался в своем творчестве далеко вперед; его произведения, в частности, проникнуты таким мощным личностным пафосом, какого совершенно не знало предшествующее искусство слова. [46]
46
12. Подробная характеристика творчества Аввакума Петрова дана в главе «Художественный смысл „Жития“ Аввакума», вошедшей в мою книгу «Происхождение романа» (М., «Советский писатель», 1963. С. 220–263).
Аввакум известен прежде всего как творец повествования о своем жизненном пути, знаменитого «Жития». Но в то же время этот великий художник слова создал целый ряд «посланий» и «писем», имеющих глубоко лирический характер. Вот фрагменты одного из таких его произведений, относящегося к 1669 году:
…Распространился язык мойи бысть велик зело,потом и зубы быша велики,и се и руки быша и ноги велики,потом и весь широк и пространенпод небесем по всей земли распространился,а потом Бог вместил в менянебо, и землю, и всю тварь……Не сподоблюся савана и гроба,но наги кости моипсами и птицами небеснымирастерзаны будут и по земле влачимы;так добро и любезно мне на земле лежатии светом одеянну и небом прикрыту быти;небо мое, земля моя, свет мой и вся тварь…От этих могучих строк не так уж далеко до величественной оды Державина «Бог» (1784):
…Частица целой я Вселенной,Поставлен, мнится мне, в почтеннойСредине естества я той,Где кончил тварей Ты телесных,Где начал Ты духов небесныхИА эти стихи уже непосредственно предвещают «философскую» лирику Пушкина, Боратынского, Тютчева. Вместе с тем нельзя не сказать, что у Державина и, конечно, в еще большей степени Аввакума есть не могущая повториться позднее первозданность и целостность мировосприятия. Тютчев обращался к человеку — в том числе и к самому себе — с таким призывом («Весна», 1839 год):
Игра и жертва жизни частной!Приди ж, отвергни чувств обманИ ринься, бодрый, самовластныйВ сей животворный океан!Приди, струей его эфирнойОмой страдальческую грудь —И жизни божеско-всемирнойХотя на миг причастен будь!А для Державина и тем более Аввакума эта «причастность» несомненна и изначальна. Вполне понятно, что обусловлено это именно первозданностью мировосприятия, недостаточной развитостью самосознания, в котором человек отделяет и противопоставляет себя миру. Но столь же ясно, что такое мироощущение порождает величественную и обладающую своей самобытной ценностью лирическую стихию.
Однако вернемся к вопросу о месте Аввакумова лиризма в развитии художественной культуры. В этом лиризме уже отчетливо наметился переход от средневекового мироощущения к духу нового времени. Конечно, творчество Аввакума прямо и непосредственно вырастает из всей предшествующей традиции. Но в то же время Аввакум отказывается от многих устоявшихся канонов. Это ясно выразилось в его знаменитых словах: «Аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущий и слышащий, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природной язык, виршами филосовскими не обык речи красить…»
Просто и глубоко лично звучит Аввакумово «слово плачевное», созданное ровно 325 лет назад и посвященное памяти ближайших соратниц — Феодосьи Морозовой, Евдокии Урусовой и Марии Даниловой, замученных в Боровской тюрьме:
Увы, увы, чада моя прелюбезная!Увы, други моя сердечная!Кто подобен вам на сем свете,разве в будущем снятии ангели!Увы, светы мои, кому уподоблю вас?Подобии есте магниту каменю,влекущу к естеству своему всяко железное.Тако ж и вы своим страданиемвлекуще всяку душу железнуюв древнее православие.Иссуше трава, и цвет ея отпаде,глагол же Господень пребывает вовеки.Увы мне, увы мне,печаль и радость моя осажденная,три каменя в небо церковноеи на поднебесная блещашеся!..…Увы, увы, чада моя!Никтоже смеет испроситиу никониян безбожныхтелеса ваша блаженная,бездушна, мертва, уязвенна,поношеньми стреляема,паче ж в рогожи обреченна!Увы, увы, птенцы мои,вижу ваша уста безгласна!Целую вас, к себе приложивши,плачущи и облобызающи!Не терплю, чада,бездушных вас видети,очи ваши угаснувши в дольних земли,их же прежде зрях,яко красны добротою сияюща,ныне же очи ваши смежены,и устне недвижимы.Оле, чудо, о преславное!Ужаснися небо,и да подвижатся основания земли!Се убо три юницы непорочныйв мертвых вменяютсяи в бесчестном худом гробе полагаются,им ж весь мир не точен бысть. [47] Соберитеся, рустии сынове,соберитеся, девы и матери,рыдайте горцеи плачите со мною вкупедругое моих соборным плачем!..47
13. Точен — равен; рустии — русские.