Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Наверное, ты прав.
– Способности человека к приспособлению в условиях лагеря обретают новое измерение.
Шильке вспомнились рапорты относительно ситуации в английских лагерях военопленных, в которых содержали экипажи подводных лодок. Там царили другие умственные аберрации. Морякам явно не хватало войны, так что за колючей проволокой они создали для себя ее эрзац. То есть, в лагере существовало гестапо, абвер, крипо, организация Тодта [63] , всяческие ячейки НСДАП и масса армейских ячеек, за исключением, разве что, авиационных и бронетанковых. Холмс, когда услышал об этом, начал смеяться.
63
Организация
– Заверяю тебя, что НКВД терпеть не может конкуренции и создает в гулагах сетку доносчиков, надзирателей и помощников.
– Догадываюсь. – Шильке подставил лицо под солнце. Он взял печенье с вазочки, поставленной на поручне кресла, и вздохнул. – Ну ладно, раз уж мы постановили, что все солдаты вокруг должны скинуться на мессу за максимальное продолжение войны, давай теперь подумаем о том, где спрятать наши фонды.
– Самое дело. – Холмс выпрямился, поправляя шляпу на лбу. – Очень сложная проблема: каким образом решить, какие дома останутся целыми, и в какие из них после войны у нас будет легкий доступ.
– Ты прицепился к домам. Похоже, не следует.
– Так как? Памятники?
– Наиболее важные уже демонтировали. Что же касается остальных… Черт его знает, какие завоевателям понравятся, а какие – нет.
Они надолго замолчали. Проблема укрытия добытых бриллиантов становилась все более настоятельной. Где в осаждаемом городе можно найти нечто такое, что останется целым, что не будет занято, к чему после войны у них будет легкий, ничем не сдерживаемый доступ? Загадка. К тому же, это должно быть место, которое не пробудит ничьих подозрений ни во время укрытия, ни во время повторного получения вещей. И проблема делалась, похоже, неразрешимой. Ну а владение сокровищами в ходе смены войск было равно тому, что ты сам завязывал себе петлю на шее.
– Я тут подумал о трамвайных рельсах.
Шильке удалось застать врасплох Холмса, который воскликнул с любопытством в голосе:
– О трамвайных рельсах?
– Хмм. Ведь их не станут демонтировать. Их тяжело вырвать из мостовой и уложить назад.
– А железнодорожные рельсы?
– Тепло, тепло. Поезда через Бреслау не ездят, да и после войны станут не скоро ездить.
– Ты о чем думаешь?
– Про железнодорожные шпалы.
Холмс даже подскочил в своем кремле.
– Шпалы! – просипел он. – Самое оно!
И действительно. Достаточно выбрать несколько не тронутых войной местечек; сделать в шпалах отверстия, спрятать в них тонкие трубочки с бриллиантами и тщательно замаскировать. Никто же не станет проверять пути шпала за шпалой, тем более, если там не будет минерских подкопов. Гениально!
– Тогда начинаем действовать, - заявил Холмс.
– Хорошо. Я сообщу Ватсону и Рите.
– Дитер, - Холмс задержал Шильке в последний миг. – Похоже, ты кое о чем забыл.
– О чем же?
– Наш договор был заключен только лишь тобой и мной, Ватсона и Риты он не касается, - Холмс говорил весьма решительно. – Что каждый из нас сделает со своей половиной добычи – дело его. Как и с кем делиться – его дело. Кого он включит в план выживания – опять же, его дело. Но, не забывай, договор был заключен только лишь между мной и тобой.
– Понимаю, Мачек. Прошу прощения.
Воцарилось молчание, но через минуту Холмс неожиданно снял свою соломенную шляпу
– Ну! Если сможешь повторить – ты командуешь.
Шильке принял вызов. Он схватил шляпу и бросил. Черт! Головной убор упал на землю шагах в пятнадцати.
– Н-ну! – заметил Холмс с весьма английской усмешкой. – Ты же не закрутил.
– Знаю. Шляпа выпала у меня из пальцев.
– Ладно. Будешь закручивать в железнодорожные шпалы. А сверло и трубки я устрою.
Правительственное здание, красиво выгнутое в соответствие с течением Одера, темнело на фоне освещенного заревом пожаров и лунным светом неба. По идее, всем своим объемом и суровым, современным видом оно должно было подчеркивать величие власти, месторасположением которой оно было, но теперь выглядело довольно сюрреалистично. Во-первых, уже не было Силезии, которой можно было бы управлять, по крайней мере, она находилась уже не в германских руках. Во-вторых, русские бомбы разбили верхние этажи по правой стороне, создавая из здания удивительнейший конгломерат двух символов. Слева все так же была видна непоколебимая монументальность власти, а справа – показ ее молниеносного распада. Но в темноте ночи молох выглядел не столь мрачно, чем разбомбленный квартал по другой стороне улицы. У поляков появилась очередная площадка, которую можно было бы застроить в будущем.
– А ты уверен, что именно к этому типу? – спросил Шильке у идущего рядом Холмса.
– Половина моей сетки пахало, чтобы достать этот пеленг.
– Ты знаешь… Это чертово дело с произведениями искусств, похоже, принимает для нас личный характер.
Холмс слегка улыбнулся.
– Да. Рейха уже практически нет, мир постепенно кончается, мы материально обеспечены до самой смерти, но все так же заняты этим идиотским следствием, которое никому уже не нужно.
– И которое мы так никогда и не закончим.
Холмс резко остановился.
– А вот тут ты ошибаешься.
– Но ведь война заканчивается. Ты сам говоришь, что Рейха уже не будет. Где же ты хочешь искать бандитов?
Холмс пожал плечами. Потом тоже пошел. Здесь, в тени деревьев небольшого парка при Голтеи Гох, вонь сожженного квартала была слышна меньше.
– Видишь ли, мы обладаем над ними определенным перевесом. Небольшим, возможно, но капитальным.
– Какой это перевес?
– А такой, что, в отличие от них, мы остаемся здесь, когда Бреслау сотрут с карты мира. И во Вроцлаве мы сможем так же следить за судьбами этого дела.
– На основании старых документов, если таковые останутся. – Теперь плечами пожал уже Шильке. – И что? Даже если мы доберемся до сути, что с того? Вытащим виновников из лагерей и поставим перед советским судом?
– Они не похожи на дураков, которые позволяют закрыть себя в лагере.
Дальше они шли уже молча. Ночь была теплой и исключительно спокойной. Никаких тебе бомбардировщиков над городом, никаких существенных канонад из орудийных стволов. Где-то вдалеке отдельные пулеметные очереди, иногда, далеко-далеко, осветительная ракета на парашюте. И совершеннейшая пустота. А ведь где-то здесь, под землей, находились тысячи людей. В душных, тесных и мрачных внутренностях раздавались их перешептывания, кашель, детский плач, стоны раненых. Где-то. Далеко под поверхностью. А на уровне улицы не было слышно ничего из подземного мира клаустрофобного мрака. Не было и вони пота и дезинфицирующих средств, фекалий, карбида и наихудшего запаха – запаха страха. Легкий, прохладный ветерок пах лишь тем, что могло ассоциироваться с лесными кострами, поездками в лес и скаутскими лагерями на каникулах.