Побег из лагеря смерти
Шрифт:
Я спросил у Шина, не заинтересует ли его этот проект. Он размышлял целых девять месяцев. Все это время активисты правозащитных движений из Южной Кореи, Японии и США убеждали его согласиться на сотрудничество, говоря, что изданная на английском языке книга поможет людям всего мира понять, что происходит в Северной Корее, даст возможность оказывать на ее власти серьезное международное давление, а также, вероятно, позволит лично ему решить свои финансовые проблемы. Когда Шин дал согласие, мы с ним договорились провести семь серий интервью: сначала в Сеуле, затем в калифорнийском Торренсе и, наконец, в Сиэтле, штат Вашингтон. Доходы с книги мы договорились поделить пополам. Но я получил полный контроль над ее содержанием.
Шин начал вести дневник в начале 2006 года, т. е. приблизительно через год после побега из Северной Кореи. Он продолжал писать и оказавшись в одной из сеульских больниц с тяжелейшей депрессией. Именно эти дневниковые записи легли в основу его книги воспоминаний «Побег в большой мир», изданной в 2007 году на корейском языке Центром сбора данных
Содержание этой книги стало отправной точкой для нашей совместной работы. И вот что интересно: Мне постоянно казалось, что Шину страшно со мной разговаривать. Нередко я чувствовал себя дантистом, взявшимся без анестезии сверлить ему зубы. Эта мучительная для Шина процедура затянулась на два с лишним года. Он изо всех сил старался заставить себя доверять мне. Вообще он охотно признавался, что ему стоит большого труда заставить себя доверять не только мне, а и любому другому человеку. Это недоверие было неизбежным следствием полученного в детстве воспитания. Надзиратели научили его предавать и продавать своих родителей и друзей, и он до сих пор не может избавиться от уверенности, что все прочие люди будут поступать с ним точно так же.
Во время работы над этой книгой и мне тоже приходилось бороться с чувством недоверия. Шин ввел меня в заблуждение, рассказывая о своей роли в гибели матери, еще в самом первом интервью, а потом продолжал делать то же самое в последующих беседах. В результате, когда он вдруг начал рассказывать об этом совсем иначе, я задался вопросом, а не являются ли плодом фантазии и какие-то другие эпизоды его истории.
Проверить факты случившегося в Северной Корее невозможно. Ни одному иностранцу никогда не удавалось побывать в северокорейских лагерях для политзаключенных. Рассказам о том, что происходит внутри этих лагерей, нельзя найти подтверждения из независимых источников. Спутниковые фотографии помогли лучше понять, что из себя представляют эти лагеря, однако главным источником информации о них все равно остаются перебежчики, мотивации и правдивость которых нередко вызывают определенные сомнения. Зачастую, оказываясь в Южной Корее или других странах, эти люди стремятся любыми способами заработать денег и, соответственно, охотно подтверждают тенденциозные заявления и слухи, распространяемые активистами-правозащитниками, воинствующими антикоммунистами и идеологами правого толка. Некоторые беглецы вообще отказываются говорить, если им не заплатить вперед. Другие повторяют одни и те же сенсационные истории, услышанные от других, но не пережитые на собственном опыте.
Хоть Шин и продолжал относиться ко мне с определенным недоверием, он ответил на все вопросы о своем прошлом, какие я только смог для него придумать. Обстоятельства его жизни могут казаться совершенно неправдоподобными, но они оказались вполне созвучными тому, что рассказывали о пережитом другие бывшие узники и охранники лагерей.
– В рассказанном Шином нет расхождений с тем, что я слышал о лагерях из других источников, – сказал эксперт по правам человека Дэвид Хок, беседовавший с Шином и шестьюдесятью другими бывшими заключенными трудовых лагерей во время работы над докладом «Спрятанный ГУЛАГ», в которой рассказы беглецов сопоставлялись с аннотированными спутниковыми снимками лагерей.
Впервые он был опубликован в 2003 году американским Комитетом борьбы за права человека в Северной Корее, а позднее не раз дополнялся и обновлялся по мере появления новых свидетельств и более качественных спутниковых фотографий. Хок сказал мне, что Шин знает какие-то вещи, о которых никогда не говорили другие беглецы, потому что в отличие от них родился и вырос в лагере. Кроме того, рассказы Шина прошли проверку в Коллегии адвокатов Южной Кореи и были включены в «Белую книгу о состоянии прав человека в Северной Корее» 2008 года. Юристы провели многочисленные длительные беседы с Шином и другими беглецами, согласившимися на эти интервью. Как написал Хок, власти Северной Кореи могут «опровергнуть, поставить под сомнение или доказать несостоятельность» изложенных Шином фактов только одним способом – открыв доступ в лагеря зарубежным экспертам. Пока этого не произойдет, заявляет Хок, его свидетельства буду считаться достоверными.
Шин, вероятно, не ошибается, предполагая, что в случае коллапса Северной Кореи ее правители, опасаясь обвинений в преступлениях против человечности, поторопятся уничтожить лагеря еще до того, как до них доберутся инспекторы и следователи.
– Чтобы враги ничего не могли узнать о нашей жизни, – как-то сказал Ким Чен Ир, – мы должны окутать ее густым и непроглядным туманом. (8)
Пытаясь получить максимально полное представление о том, чего я не имел возможности увидеть своими глазами, я почти три года посвятил изучению и освещению в прессе состояния северокорейской армии, власти, экономики, рассказывал о нехватке продуктов питания и нарушениях прав человека в стране. Я взял интервью у десятков перебежчиков из Северной Кореи, среди которых были три бывших заключенных Лагеря 15, а также бывший надзиратель, работавший в четырех разных лагерях. Я беседовал с южнокорейскими учеными и специалистами, имеющими возможность бывать в Северной Корее, а также прочитывал все новые исследования и свидетельства очевидцев о лагерях. В США я провел серии длительных интервью с американцами корейского происхождения, ставшими ближайшими друзьями Шина.
Оценивая то, что рассказал Шин, читатель должен помнить, что многим другим заключенным лагерей
– В сравнении со многими другими находящимися в лагерях детьми жизнь Шина можно назвать относительно комфортной, – сказал Ан.
Проводя испытания ядерного оружия, периодически атакуя Южную Корею и культивируя репутацию страны с чрезвычайно взрывным и непредсказуемым темпераментом, правительство Северной Кореи успешно поддерживает на Корейском полуострове режим почти перманентного чрезвычайного положения.
Если Северная Корея и снисходит до участия в международном дипломатическом процессе, то ей всегда удается исключить вопрос прав человека из повестки дня любых переговоров. В итоге суть всех эпизодов дипломатического общения Америки с ней почти всегда сводится к разрешению очередного кризиса. А о трудовых лагерях вспоминают в самую последнюю очередь.
– Говорить с ними о лагерях было просто невозможно, – сказал мне Дэвид Страуб, бывший чиновник Госдепартамента, отвечавший во времена Клинтона и Буша за политические связи с Северной Кореей. – У них просто крышу срывало, если мы о них заговаривали.
Вопрос северокорейских лагерей почти не беспокоит коллективную совесть человечества. Большинству людей в США ничего не известно о существовании этих лагерей, даже несмотря на публиковавшиеся в СМИ материалы. Несколько лет подряд немногочисленные группы северокорейских перебежчиков и бывших узников трудовых лагерей устраивали митинги и шествия по Национальной аллее в Вашингтоне. Журналистское сообщество Вашингтона не обращало на это практически никакого внимания. Отчасти причиной тому был языковой барьер, ведь большинство таких беглецов владеет только корейским языком. Немаловажно и то, что в современной медийной культуре, в которой царит культ знаменитостей, ни одна кинозвезда, ни один поп-идол, ни один нобелевский лауреат не взялся привлекать внимание общественности к проблемам далекой страны, не подкрепленным хорошим и ярким видеоматериалом.
– У тибетцев есть далай-лама и Ричард Гир, у бирманцев – Аун Сан Су Чжи, у дарфурцев – Миа Фэрроу и Джордж Клуни, – сказала мне Сюзанн Шолте, активистка, помогающая выжившим в лагерях узникам проводить эти акции в Вашингтоне, – а у выходцев из Северной Кореи никого…
Шин сказал мне, что не считает себя вправе говорить от имени десятков тысяч остающихся в лагерях людей. Он до сих пор стыдится того, что ему пришлось сделать, чтобы выжить и совершить побег. Он с неохотой изучает английский, отчасти потому что не хочет, чтобы его заставляли вновь и вновь рассказывать историю своей жизни на английском и в результате казаться соотечественникам выскочкой. Тем не менее он отчаянно хочет рассказать миру о том, что с таким тщанием скрывают власти Северной Кореи. И это очень тяжелая ноша. Ведь до него никому из родившихся и выросших в лагерях людей не удавалось выбраться на свободу и рассказать о том, что там творилось… о том, что там творится и сегодня.Глава 1. Он съел обед своей матери
Шин с матерью жили в самом лучшем районе Лагеря 14 – «образцовой деревне», расположенной рядом с садом и прямо против того поля, где позднее ее повесят.
В каждом из 40 одноэтажных зданий деревни размещалось по четыре семьи. У Шина с матерью была отдельная комната. Спать они ложились рядом на бетонном полу. На каждые четыре семьи имелась общая кухня, освещенная одинокой голой лампочкой. Электричество давали на два часа в день, с 4 до 5 утра и с 10 до 11 вечера. В окна вместо стекол вставлялись мутные листы виниловой пленки, через которую ничего не было видно. Топили по традиционной для Кореи схеме: на кухне зажигали угольный очаг, и тепло поступало в комнаты через расположенные под полом каналы. В лагере работала своя шахта, и в угле для отопления жилищ недостатка не было.
В домах не было ни мебели, ни водопровода, ни ванных ни душевых комнат. В летнее время желающие помыться заключенные тайком спускались на берег реки. Приблизительно на каждые 30 семей приходился один колодец с питьевой водой и одна общая уборная, разделенная на женское и мужское отделение. Ходить все были обязаны только в такие уборные, так как потом человеческие испражнения использовались в качестве удобрений на лагерной ферме.
Когда мать Шина выполняла дневную норму, она могла принести домой еды на этот вечер и следующий день. В четыре утра она готовила завтрак и обед для себя и сына: кукурузную кашу, квашеную капусту и капустный же суп. 23 года (за исключением тех дней, когда его за что-нибудь наказывали голодом) Шин каждый день питался только этими продуктами.
Пока он не подрос, мать оставляла его одного и только в середине дня приходила с полевых работ пообедать. Шин был вечно голоден и съедал свой обед утром, сразу же после ухода матери.
Кроме того, он часто съедал и порцию матери.
Приходя днем на обед и обнаруживая, что в доме нечего есть, мать впадала в бешенство и избивала сына мотыгой, лопатой или любыми другими попавшимися под руку предметами. Иногда она била его не менее жестоко, чем впоследствии лагерные охранники.
Тем не менее Шин при любой возможности старался стащить у нее побольше еды. Ему даже не приходило в голову, что, лишая ее обеда, он обрекает ее на голодный день. Через много лет после ее смерти, уже живя в США, он скажет мне, что любил свою мать. Но это было, так сказать, задним числом. Он начал так говорить уже после того, как узнал, что в цивилизованном обществе дети относятся к матери с любовью. Но в лагере, воруя у нее пищу и становясь жертвой ее насилия, он видел в ней всего лишь соперника в битве за выживание.