Побег из тьмы
Шрифт:
Я не знаю, есть ли что-либо более трудное и невыносимое, чем душевный разлад, чем сознание, что служишь делу, которое не только отвергнуто разумом и сердцем, но и которое наносит вред обществу? Как нужна была мне моральная поддержка, товарищеское участие! И я нашел эту поддержку вне церковного мира. Я написал давно порвавшему с религией Е. Дулуману, члену Киевского общества по распространению политических и научных знаний. Писал, и не верилось, что он захочет связываться со служителем культа. Но опасения были напрасны. Он ответил теплым письмом, и между нами вновь завязалась регулярная переписка.
20 июля 1957 года меня вызвали в епархиальное управление и сообщили, что я включен в состав группы от ленинградских церквей на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов
— Отвечайте так, как оно есть на самом деле: учение марксизма-ленинизма мы отрицаем, ибо оно противоречит церковному учению о мире, человеке и религии.
Встреча с молодыми христианами состоялась в г. Загорске (под Москвой) в Троице-Сергиевской лавре, где помещается Московская духовная академия. Эта встреча лишний раз засвидетельствовала, что религия не может быть объединяющим началом для народов и что до настоящего времени она разобщает людей. Чувствовалось единство, когда речь шла о братстве, мире и дружбе. Но как только начались разговоры о вере, о боге, о догматах, сразу же произошло разделение на православных, католиков, лютеран, англикан, баптистов и т. п.
Здесь же на фестивале я встретился с Е. Дулуманом, которого предварительно известил телеграммой, что буду в Москве. Несколько откровенных бесед с ним очень помогли мне. Очень трудно было вытряхнуть из сознания остатки религиозной, страшно липкой трухи. Кое-что еще удерживало меня от решительного шага. Например, временами тяготела надо мной идея бога (не библейского, нет, а какого-то непонятного, вселенского духа); долгое время жаль было расставаться с основной религиозной идеей о вечности и бессмертии человеческого духа; не мог согласиться с теми, кто чернил образ Христа (хотя и знал уже, что это образ неисторический); казалось непонятным, почему в школах учащихся знакомят с мифами Греции, Рима, а с библейскими мифами — нет. И Е. Дулуман в своих письмах терпеливо и убедительно разъяснял мне, умно и понятно отвечал на задаваемые вопросы.
О моей переписке и встрече с Дулуманом на фестивале стало известно в епархиальном управлении. Меня вызвали туда. Секретарь митрополита протоиерей С. Румянцев расспрашивал меня о Дулумане, а затем и о моей переписке с ним.
То ли в наказание, то ли для испытания меня командировали на две недели в глухой хутор Зажупанье Осьминского района, находящийся в 70 км от железной дороги. Была осень, ежедневно шли дожди. Сообщение с хутором затруднилось. Весь в грязи, измученный, через двое суток я добрался до хутора, где в Михайловской церквушке (священника там не было уже с год) я должен был совершать требы и богослужение. На службе присутствовало пять-десять старух и столько же детишек, а иногда, кроме меня, сторожа и старостихи, никого не было. Я чувствовал себя как в ссылке. Тоска, снедающая тоска не оставляла меня с раннего утра и до поздней ночи. Жил один в большом пустом церковном доме. Ночью было жутко.
— Как вы смотрите на то, что священники жили раньше и теперь живут богато, роскошно, не как миряне? — спросил я Как-то Иустинию Ивановну, старостиху Зажупанской церкви.
— На то они и батюшки, чтобы лучше нас, мирян, жить, — ответила она.
«О святая простота!» — подумал я, и мне стало жаль ее, жаль доверчивых простых людей. А сколько есть их на свете, таких простецов! Они верят, что духовенство в самом деле верит в бога, не подозревая, что священнослужители в абсолютном большинстве только притворяются верующими. Ризы, мантии, рясы, кресты, бороды, длинные волосы и богословствование — это лишь ширма, за которой они скрывают свое подлинное лицо. Да ведь попам-то невыгодно обнаруживать свое неверие, как не выгодно это было и князьям, и царям, и буржуям, которые считали, что «религию нужно сохранить для народа», ибо видели в ней узду,
Вернулся я из Зажупанья в Ленинград с окончательно созревшим решением порвать с религией. Я отдавал себе отчет о том, что ломка сложившихся устоев жизни не пройдет безболезненно. Еще в 1952 году поступок Е. Дулумана я считал смертным грехом. Тогда я был еще одиноким, а сейчас у меня семья: жена, двое маленьких детей, престарелая мать, недавно только пережившая трагическую смерть зятя — тоже священника. Однако я чувствовал готовность окончательно порывать с церковью — это было требование разума и совести. Как и следовало ожидать, в семье мое намерение было встречено с ожесточением. Домашние стали запугивать, что если я брошу священство, то меня, не имеющего никакой специальности, нигде не примут на работу, будут осмеивать, колоть прошлым. На помощь были призваны значительные силы в лице родственников, и близких к нашей семье церковников. Отцы иереи, бывшие мои друзья, убеждали остаться и, если нет больше веры, ходить к престолу, как к станку (разницы, дескать, нет, но только у престола денежнее). Я отбивал одну идеологическую атаку за другой. Затем служители престола начали внушать жене, что за моим разрывом с религией скрывается намерение бросить семью на произвол судьбы.
— Только ты можешь удержать его от этого рокового шага, — сказали они ей. И она принимала все меры к тому, чтобы удержать меня в священстве. Я всячески убеждал жену, что порвать с религией — это вовсе не значит отказаться от семьи. Очень тяжело было видеть слезы на глазах моих домочадцев. Плакала мать, плакала жена, плакали ее родители, а с ними и малыши, не понимавшие ничего, но охотно поддерживавшие общий плач. Все убеждали меня, что мой атеизм — временное искушение, напущенное на меня дьяволом. Нередко и мои щеки бороздили слезы. Именно в этот период ломки привычек и порядков по-церковному сложившейся семейной жизни я всем своим существом ощутил страшную тяжесть религиозных уз, с пеленок сковавших меня по рукам и ногам. Сколько усилий надо, чтобы разорвать эти тяжелые узы! Но я непременно должен их разорвать! Казалось, не было в мире силы, которая могла бы удержать меня в тенетах религии хотя бы еще один день. 11 февраля 1958 года я окончательно и открыто порвал с религией.
ПРОШЛОЕ ОСТАЛОСЬ ПОЗАДИ
Трудным и сложным был мой путь от религии к атеизму. От веры к неверию я прошел через фанатизм, сомнения и колебания. Пройдя все стадии религиозного развития — воспитание, образование и служение священником, — я на основании собственного опыта могу сказать, что религиозная идеология вредна не только потому, что она в корне ложна, не содержит в себе ничего научного, но и потому, что она своей мистикой, вероучением и рабской моралью психически калечит человека: засоряет его ум, притупляет чувства, расслабляет волю.
Эта религия психически искалечила семинаристов В. Трутнева, В. Васильева, Н. Миронова, М. Малолетнего, И. Маханьковского, В. Паламарчука и других. Это религия довела до сумасшествия семинаристов П. Карпенко, Д. Туркомана, А. Данильца и других, не говоря уже о многочисленных юродивых, «порченых» женщинах, стремившихся угодить богу и просиживавших ночи над «Апокалипсисом». Это религия доводила и доводит людей до психической ненормальности, до состояния умопомешательства, до изуверства, когда в состоянии экзальтации они кричат, скачут, бьются о землю, истязают себя, приносят в жертву богам отдельные члены своего тела, своих детей или самих себя. Это религия довела супругов Бородиных из деревни Глазатово Кашинского района Калининской области до изуверского убийства своего восьмилетнего сына, «чистую душу» которого отец с матерью принесли в жертву своему искони кровожадному богу.