Побег при отягчающих обстоятельствах

Алюшина Татьяна Александровна

– Не знаю, – подумав, ответила Вика.

– А я знаю! – разозлился Денис. – Я Богу свечку поставлю и помолюсь, хоть и не умею, только чтобы мои пацаны никогда не попали ни в доноры, ни в нуждающиеся в донорстве! А еще за то, чтобы я никогда не стоял перед выбором: спасать ли своего ребенка за счет другого, потому что ответ я знаю! Когда понял, что ты права во всех своих подозрениях, я обрадовался. Честно! Я обрадовался, что это не моего мальчишку какие-то сволочи решили сделать донором! Потому что сегодня, если бы я был на твоем месте, я запросто мог пристрелить этого Венечку, и хрен бы с ним! Запросто! Не задумываясь! Я старый, битый и слишком много знающий закоренелый циник и давно не страдаю такой

ерундой, как рассуждения на тему морали, нравственности и законности. Для этого я слишком хорошо знаю, какое место и качество в нашей стране имеют эти понятия. Но всегда есть некая грань, которую нельзя переступать! Потому что нельзя, и все! У нас сейчас таких выродков без тормозов перебор! Знаешь, есть такое понятие «линия денежного предела». Это когда после определенной суммы с нулями, которой владеет человек, у него в голове отключаются сдерживающие рецепторы и для него деньги любой ценой становятся единственным управляющим мотивом. Оказывается, что у разных людей этот предел разный, кто и за пару тысяч мать родную убьет. Но для ублюдков, которые ворочают действительно большими бабками, мир делится на людей, которые обладают большими деньгами и властью, и на всех остальных – «материал», как сказал Венечка. А это страшно! Потому что они всегда при власти! Всегда! И таких надо тупо уничтожать, по крайней мере изолировать от людей!

Злясь, он прибавил скорости и резко повернул на пустом перекрестке.

– Ты коней-то придержи, – спокойно сказал ему Егор, – а то спасать придется нас.

– Да ладно тебе, док! – успокоился сразу Денис.

Он был маленьким мальчиком, когда решил для себя, что обязательно станет начальником.

Они жили вдвоем с матерью в жуткой, отупляющей нищете. Отец был героем Великой Отечественной, как ему рассказывали, но умер через несколько лет после войны от старых ран, не дожив до его рождения какие-то пару недель. Им, как семье героического ветерана, что-то там полагалось, но никто не собирался это что-то полагающееся им давать. Мать ходила по инстанциям, выпрашивала, вымаливала, это он помнил смутно, из разговоров взрослых на общей коммунальной кухне, которые он слышал урывками, забегая в кухню между играми попить воды или ухватить какой-нибудь кусок.

Однажды мать одела его в лучшую парадную одежду и взяла с собой на прием к высокому начальству. Они долго сидели в приемной, дожидаясь, когда их вызовут. Он устал, хотел писать и есть. Оттого что нельзя было разговаривать и двигаться, а только прямо сидеть на стуле, у него разболелась голова и спина.

Потом огромная дверь открылась, и мать торопливо взяла его за руку, заходя в эту страшную дверь.

Они очутились в очень большой, просто огромной комнате. Ему показалось, что большущий стол и высоченные стулья сейчас раздавят его, такого маленького.

Мать потянула его за собой в глубь страшной комнаты по красной ковровой дорожке, и он увидел бога. Тогда он не знал, что такое бог, но мужчина, сидевший за большим столом, был самый главный, самый важный человек из всех, кого он видел в своей небольшой жизни.

Мать что-то объясняла этому великому человеку, плакала, совала какие-то документы, а он, маленький, смотрел снизу на этого небожителя во все глаза.

Мужчина важно и безразлично размешивал сахар в чае, налитом в стакан в подстаканнике, и ложка громко звякала о стеклянные бока. Придерживая ложку большим пальцем, начальник громко, так что звук разлетелся по всему кабинету, отхлебнул из стакана.

Маленький мальчик не слышал и не понимал, о чем говорит и плачет его мать, он завороженно смотрел на этот стакан, на то, как самый важный дядечка громко отхлебывает чай, в котором плавает что-то ярко-желтое.

Вот тогда маленький мальчик пообещал себе

на всю жизнь, что он обязательно станет таким вот важным начальником и будет пить чай из стакана в подстаканнике, когда возле его стола будут стоять люди и что-то просить.

Ни чай, ни кофе он не любил, но пил. Кофе, когда приходилось общаться со значимыми людьми, которые пили кофе на встречах, а чай пил всегда, теперь уже в своем кабинете.

Он требовал от секретарши держать только самые дорогие сорта чая и лимон всегда наготове. Когда к нему приходили подчиненные, он отдавал приказ:

– Надя, чай!

Она знала, что чай только один, для него. Подчиненные рассаживались и молча ждали, пока ему принесут чай с лимоном, в стакане в серебряном подстаканнике. Громко размешивая сахар, он резко приказывал докладывать и, придерживая большим пальцем ложку в стакане, шумно отхлебывал.

Жена миллион раз ругала его за эту привычку, нудно объясняя, что ложку в стакане оставляет только быдло, а уж громко отхлебывать могут вообще только последние люди.

Плевал он на жену и ее политес!

Он был начальник! Он был бог и вершил судьбы!

И в этот раз, когда пропищал интерком и секретарша сообщила, что к нему пришел начальник службы безопасности, он распорядился:

– Пусть войдет! Чай!

По роже Левы он понял, что новости не из разряда приятных. Он не указал ему на стул, не разрешая сесть.

Вошла секретарша, неся на подносе знаменитый на всю клинику чай.

– Докладывай! – разрешил он, размешивая сахар.

Он слушал доклад, не меняя выражения лица, не выказывая никаких эмоций, громко, на весь кабинет, прихлебывая чай.

– Лева, – ровным голосом спросил он, – у тебя пистолет есть?

– Есть, Эдуард Витальевич, – удивился Лева.

– Это хорошо. Потому что если ты не найдешь эту бабу с ребенком, то тебе придется застрелиться.

Утверждение данное он произнес спокойным голосом, без эмоций и чувственных окрасок, что было еще страшнее, чем любой крик.

– А теперь объясни мне: каким образом твоя сраная служба безопасности могла прохлопать тот факт, что этого ребенка нельзя брать?! – А вот сейчас начался крик. – Сначала выясняется, что у нее очень непростой отчим, а теперь ты говоришь мне, что отец ребенка Князев!! Ты говоришь мне, что это известный хирург, кандидат наук, имеющий множество публикаций, заведующий отделением в одной из самых крупных частных клиник в России!!

– Эдуард Витальевич… – попытался сказать что-то Лева.

– Молчать!! На х…я я тебе столько бабок плачу?! Пойдешь вместе со своими говнюками на помойку, я вас всех на материал пущу!! Кретины!! Как можно было не выяснить этого за неделю, пока пацана не привезли в больницу?! Разжирели, работать разучились!! Почему я должен теперь за вами говно разгребать?! А если этот Князев начнет копать?!

– Не начнет! – поспешил оправдаться Лева, покрываясь испужным потом. – Мы выяснили, что она приходила к нему в клинику с мальчиком. По словам опрошенных, Князев, скорее всего, не знал о существовании сына, они с этой Шалой много лет не виделись и не общались. Она рассказала ему, что у мальчика подозрение на серьезное заболевание почек, а когда провели обследование, она получила результаты и, ничего не объяснив, пропала.

– Значит, она никому не говорила о донорстве?

– Нет. Ни друзьям, ни родственникам и знакомым, ни этому Князеву. Мы проверили ее отца в Питере, он вообще ничего не знает, даже то, что ребенок заболел, ему не сообщали, и там она не появлялась. Наши люди в милиции еще вчера, когда она была в клинике у Князева, разослали на нее ориентировку по всем вокзалам, аэропортам и ГИБДД на выездах. Из Москвы она не выезжала.

Эдуард Витальевич откинулся в кресле и задумчиво посмотрел на побледневшего, потеющего Леву.