Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа

Корнуэлл Бернард

Оставив лейтенанта наблюдать за далекой армией, он вернулся к солдатам, которые, вытянувшись цепью, передавали из церкви мешки с мукой и высыпали содержимое на склоне. Издалека могло показаться, что люди стоят по щиколотку в снегу. Мучная пыль плыла в воздухе, словно пороховой дым, мягко ложилась на землю, собиралась холмиками, а между тем из двери вытаскивали все новые и новые мешки. Шарп уже прикинул, что работа займет около двух часов. Поставив в цепь дополнительно десять стрелков, он отправил еще десяток красномундирников для усиления пикета Слингсби. Не хватало только, чтобы красномундирники начали

жаловаться, что вся тяжелая работа падает на них, тогда как стрелкам достаются обязанности полегче. Шарп и сам встал в цепь. Прогоревшие уголья от рухнувшей башни выделялись на белом поле черными пятнами.

Они рассыпали последние мешки, когда подошел Слингсби.

– Драгуны ушли, – доложил он. – Наверное, увидели нас и ретировались.

– Хорошо. – Шарп изо всех сил старался не сорваться на грубость, а потому отошел к сержанту Харперу, который наблюдал за удаляющимися французами. – Ну что, Патрик, не хотят они с нами связываться, а?

– Да, соображают получше, чем тот идиот с переломанным носом. Задали вы ему, а?

– Ублюдок… хотел меня купить.

– Купить? Ох, что за мерзкий мир, – пожаловался Харпер. – А вот я всегда хотел продаться, да никто не предлагает. – Он закинул на плечо семистволку. – Так что они тут делали?

– Ничего хорошего. – Шарп отряхнулся, вытер руки и лишь затем надел мундир, уже перепачканный мукой. – Наш приятель мистер Феррагус намеревался продать муку лягушатникам, а тот чертов майор был с ним заодно.

– Это они вам так сказали?

– Они мне, конечно, ничего не сказали, но подумай сам, что еще они могли здесь делать? Даже повесили белый флаг, подавая знак, что все в порядке. Если бы не мы, эти мерзавцы сбыли бы лягушатникам всю муку и неплохо погрели руки.

– Святые угодники, – проворчал Харпер, качая головой. – Жаль только, что драгуны не пожелали поразвлечься.

– Жаль? Да ради чего ж драться? – удивился Шарп.

– Ну, вы могли бы раздобыть себе лошадь.

– И на кой дьявол мне лошадь?

– Не знаю, а вот только у мистера Слингсби лошадь скоро будет. Сам мне сказал. Говорит, будто коня ему полковник обещал.

– Меня их дела не касаются, – отмахнулся Шарп, но мысль о том, что у Слингсби будет лошадь, уже засела занозой. Лошадь – хотел бы того Шарп или нет – в немалой степени символ положения. Вот же чертов Слингсби, думал он, с тоской всматриваясь в далекие холмы, над которыми повисло опускающееся солнце. – Ладно, пора домой.

– Есть, сэр, – отозвался Харпер.

Сержант прекрасно понимал, отчего мистер Шарп в таком скверном настроении, но сказать этого не мог. Офицеры, они ведь вроде как братья по оружию, а не кровные враги.

В обратный путь выступили уже на закате. За спиной остался белый курящийся холм. Впереди – армия, а за ней французы.

Которые вернулись в Португалию.

Мисс Сара Фрай, которой никогда не нравилась ее фамилия, постучала по столу.

– По-английски. Говорите по-английски, – потребовала она.

Томаш и Мария, соответственно восьми и семи лет, пусть и не выразили радости по этому случаю, все же послушно перешли с родного португальского на английский.

– «У Роберта есть обруч, – прочитал Томаш. – Обруч – красный».

– Когда придут французы? – спросила

Мария.

– Французы не придут, – отрезала Сара, – потому что их остановит лорд Веллингтон. Какого цвета обруч, Мария?

– Rouge, – ответила по-французски Мария. – Если французы не придут, то зачем же мы грузим вещи на подводы?

– Мы говорим на французском по вторникам и четвергам, – напомнила Сара, – а сегодня у нас что?

– Среда, – ответил Томаш.

– Продолжай, – сказала Сара, выглядывая из окна во двор, где слуги грузили на подводы мебель.

Французы приближались, и всем было приказано покинуть Коимбру и отправиться на юг, в сторону Лиссабона. Некоторые утверждали, что разговоры о продвижении французов всего лишь слухи, и отказывались уезжать, другие уже уехали. Сара не знала, чему верить, но с удивлением обнаружила, что в глубине души радуется переменам. Третий месяц работала она гувернанткой в доме Феррейры и теперь рассчитывала, что французское вторжение даст предлог отказаться от места, согласие занять которое было ошибкой с ее стороны. Раздумывая о неясном будущем, молодая женщина опомнилась только тогда, когда захихикала Мария. Томаш прочитал, что осел синий, что было уж совершенной чушью, а мисс Сара Фрай не собиралась мириться с такими вольностями. Она призвала озорника к порядку, постучав его по макушке костяшками пальцев:

– Так какого цвета осел?

– Коричневый, – ответил Томаш.

– Коричневый, – согласилась Сара и легонько тюкнула его еще разок. – А ты какой?

– Тупой, – отозвался мальчишка и шепотом добавил: – Cadela.

Слово было ругательное, означало «дрянь», и Томаш произнес его достаточно громко, чтобы заработать наказание построже.

– Не люблю, когда ругаются, – сердито сказала Сара. – И не потерплю грубости. А если не будешь вести себя вежливо, попрошу, чтобы твой отец сам тебя наказал.

Предупреждение подействовало, дети моментально притихли, и в классе воцарилась гнетущая, унылая атмосфера. Томаш кое-как добрался до следующей страницы. Детей в португальских семьях учили английскому и французскому, полагая, что, когда они вырастут, этого будет достаточно, чтобы считаться аристократией. Сару удивляло, что они не занимаются испанским, но, когда она однажды предложила майору включить в программу и этот язык, он едва не взорвался от возмущения. Испанцы, заявил Феррейра, отродье козлов и обезьян, и его дети никогда не осквернят себя мерзкой речью дикарей. Вот почему Томаш и Мария учили только английский и французский, а их гувернанткой была двадцатидвухлетняя англичанка, голубоглазая и светловолосая, которую в настоящее время сильно беспокоило ее будущее.

Отец ее умер, когда дочери исполнилось десять, мать отошла в мир иной год спустя, и Сара росла в доме дяди, который неохотно оплачивал ее учебу, но отказал в каком-либо приданом по достижении племянницей восемнадцати лет. Не имея возможности выйти на брачный рынок, она поступила воспитательницей в семью английского дипломата, отправлявшегося в Лиссабон. Там Сара и познакомилась с женой майора Феррейры, предложившей удвоить плату, если она согласится заняться ее двумя детьми.

– Я хочу, чтобы вы вышколили их, – сказала Беатрис Феррейра.