Побег

Джон Голсуорси

Побег

Пьеса с прологом в двух частях и девяти эпизодах

Перевод О. П. Холмской

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Мэтт Деннант

Девушка в Хайд-парке

Сыщик

Двое полицейских

Заключенный

Двое тюремщиков

Дама со стрижеными волосами

Горничная

Пожилой джентльмен

Четвери выехавших на пикник

Мужчина в брюках гольф и его жена

Деревенский констебль

Двое батраков

Фермер

Девочка

Две старых девы

Пастор

Звонарь

Погоня

Пролог.

Между этим и следующим эпизодом проходит более года.

Часть первая.

Эпизод первый. Дартмур в тумане (днем).

Эпизод второй. Спустя шесть часов. Дартмур в тумане (ночью). Эпизод третий. Спустя тридцать два часа. Номер в гостинице.

Часть вторая.

Эпизод четвертый. Прошло семь часов. Открытый склон над рекой.

Эпизод пятый. Прошел час. На пригорке среди вересковых зарослей.

Эпизод шестой. Прошло полчаса. Открытая местность среди поросших вереском склонов.

Эпизод седьмой. Прошел час. Песчаный карьер на краю вересковой пустоши.

Эпизод восьмой. Спустя несколько минут. Изящно обставленная гостиная в деревенском домике.

Между этим эпизодом и следующим временного промежутка нет.

Эпизод девятый. Ризница в деревенской церкви.

ПРОЛОГ

Хайд-парк ночью. Роттен-Роу с его чугунной решеткой, пешеходной дорожкой, скамьями, деревьями и кустами на заднем плане. Молодая женщина или девушка (возраст трудно определить) сидит одна на скамейке в смутном свете фонарей, находящихся справа и слева, но невидимых зрителю. Ее накрашенное лицо не лишено привлекательности, поза неловкая, настороженная. Справа налево проходит сыщик в штатском платье, замечает ее призывный взгляд, ускоряет шаг. По выражению ее лица, когда он подходит и затем удаляется, ему нетрудно определить, кто она такая. Потом проходят двое мужчин, не глядя на нее, разговаривая между собой. Слышны обрывки фраз: "А он мне говорит", "А я ему говорю". Потом некоторое время прохожих нет, и девушка, припудрив нос, уже собирается уйти, как вдруг слева появляется неторопливо шагающий по дорожке Мэтт Деннант. Это молодой человек, довольно высокий и стройный, спортивного вида, одетый, как полагается, когда отправляешься на скачки в летнее время; в руках у него сильный бинокль; курит сигару. Завидев его, девушка подается вперед на скамейке, и, когда он проходит мимо, она вдруг вскидывает на него глаза и тихо говорит: "Добрый вечер!" Он останавливается, смотрит на нее, пожимает плечами, подносит руку к шляпе и, ответив: "Добрый

вечер!", уже хочет идти дальше, но она вновь обращается к нему.

Девушка. Нет ли у вас спичек? (Поднимает руку с сигаретой; он останавливается и подает ей зажигалку.)

Девушка (вертит в руке зажигалку). Золотая?

Мэтт. Медная.

Девушка. Хотите? (Протягивает ему портсигар.)

Мэтт. Спасибо, я курю. (Показывает ей свою сигиру, поставив ногу на скамью и помахивая биноклем.)

Девушка. Были на скачках?

Mэтт. Да. Сегодня Гудвуд.

Девушка. Я тоже была в этом году - на Юбилейных.

Mэтт. На какую лошадь ставили?

Девушка. На тех, какие не выиграли. А если не выигрываешь, какой смысл ходить?

Mэтт. А просто поглядеть на лошадей разве не приятно?

Девушка.

Mэтт. Самое красивое на свете.

Девушка. Красивее женщин?

Mэтт. О присутствующих не говорят, а вообще-то да.

Девушка. Вы это всерьез?

Mэтт. Ну, иногда, бывает, встретишь женщину, которая тоже умеет высоко держать голову, да только редко.

Девушка. Я вижу, вы не любите женщин.

Мэтт. Не очень.

Девушка (с улыбкой). По крайней мере, откровенно.

Мэтт. Да, видите ли, если сравнивать с лошадьми, у женщин нрав гораздо хуже.

Девушка. А кто в этом виноват?

Мэтт. Ну да, вы все говорите, что мужчины, но сами-то вы в это верите?

Девушка (смеется). Не знаю!.. Но если лошадь с норовом, кто ее сделал такой, как не мужчины?

Мэтт (поражен). М-м! (Садится рядом с ней.) Все-таки нет ничего упрямей, чем необъезженная лошадка, - я их видал на Западе.

Девушка. Нет ничего упрямей, чем упрямая женщина.

Мэтт. У женщин нет того оправдания, что у лошадей, - их ведь давно объездили, еще когда Ева подавала чай Адаму.

Девушка. А! В раю! Рай - это, наверно, вроде Хайд-парка, полицейский там был, во всяком случае.

Мэтт. Вы часто сюда приходите?

Девушка. А куда еще идти? Всюду такие строгости.

Мэтт. Гоняют, да?

Девушка. Вы кто, военный?

Мэтт. Был.

Девушка. А теперь?

Mэтт. Думаю пойти в священники.

Девушка (смеется). Денежки, стало быть, есть?

Mэтт. Немножко.

Девушка (со вздохом). Ах!.. Будь у меня деньги, знаете, что я бы сделала?

Mэтт. Спустили бы все до гроша.

Девушка. Вот уж нет! Чтоб я еще когда-нибудь поставила себя в зависимость от вашего брата, мужчин (мрачно), лучше умереть!

Mэтт. Вы, значит, не как та дама, которой давали веселящий газ?

Девушка. А что с ней было?

Mэтт. Кричала все время: "Не хочу быть свободной, независимой экономической единицей! Хочу, чтобы меня любили!"

Девушка. Ну, это она напрасно. Нет, сэр! Еще раз сунуть шею в ярмо? Да ни за что! Но мы не можем копить - слишком мало выручаем. Так что пропащее наше дело. Прежде еще, говорят, было ничего, а теперь...

Mэтт. Теперь и обыкновенная девушка стала держать себя свободнее, вы об этом?

Девушка (с укором). Обыкновенная девушка!

Mэтт. Но вы же не считаете себя... обыкновенной?

Она молчит.

Mэтт. Простите! Я не хотел вас обидеть.

Девушка. Уж лучше бы хотели. Настоящий грубиян никогда так больно не заденет. Но вы, конечно, правы. (С горечью.) Теперь у нас нет даже этого оправдания.

Mэтт. Что это какой печальный у нас вышел разговор?

Девушка. А мы всегда должны быть веселенькие, а? Говорят, ко всему можно привыкнуть, но я вам скажу: никогда не привыкнешь изображать из себя канарейку, когда на сердце кошки скребут.

Mэтт. А! Я всегда сочувствовал канарейкам - все требуют от них пения, а они, бедняжки, такие желтые.

Девушка. Все-таки вы очень милый - посидели со мной, поболтали.

Mэтт. Благодарю. Это все среднее образование.

Она нерешительно протягивает ему карточку.