Побережье Сирта

Грак Жюльен

Я хотела бы, Альдо, чтобы ты понял здесь нечто важное. Когда я была маленькой, отец рассказал мне одну поразившую меня историю, а сам он услышал ее от моего двоюродного дедушки Джакомо Осквернителя, того самого, который возглавлял мятеж в Сан-Доменико во времена великого восстания ремесленников. Что поделаешь! — прервалась Ванесса, устремляя на меня дерзкую, полуироническую улыбку. — Генеалогия семьи Альдобранди представляет собой нечто вроде постыдной Готы вероломных крамол, как говорят наши книги по истории. Когда Джакомо со своими вооруженными бандами овладел, как ты, может быть, припоминаешь, зданием Консульты, где они смогли продержаться всего несколько часов, ему удалось захватить архивы полиции и обнаружить полный список наемных шпионов Синьории внутри народной партии. Тут же снарядили людей, чтобы найти этих шпионов и немедленно расстрелять их;

если ты помнишь, во время той заварушки и с той, и с другой стороны действовали беспощадно. И ты знаешь, где их нашли? Даю голову на отсечение, не отгадаешь… На баррикадах, где они храбро стреляли по войскам Синьории; некоторые из них были уже убиты, а остальных пришлось стаскивать вниз с бруствера и там, на мостовой, расстреливать. «Величайшая ошибка! — вроде бы сокрушался, после того как дело уже было сделано (что ты хочешь, он был не такой чувствительный, как ты), мой двоюродный дедушка, закрывая лицо руками. — Разве винодел разбивает свои бочки под предлогом, что они уже были использованы?» Надеюсь, ты его простишь, Альдо, — продолжала Ванесса, бросая на меня сбоку свой острый, демонический взгляд, — он был циником, как ты прекрасно понимаешь, то есть я хочу сказать… подобные речи говорят о том, что он отнюдь не был восторженным адептом неприкосновенной личности; он видел во всем этом только напрасно затраченные силы, и если принять его точку зрения, то не так уж он был и не прав. Ну а если, скажем, встать на более… созерцательную точку зрения и абстрагироваться от того понимания, заслуживающего самого сурового осуждения, которое наша привязанность к добродетели накладывает на такого рода поступки, — Ванесса снова кинула в мою сторону свой загадочный взгляд, — то эта столь своеобразная порода людей может предстать в несколько ином свете. Не следует, Альдо, слишком опрометчиво судить таких людей и говорить, как это часто делается в подобных случаях, что «предательство у них в крови».

Голос Ванессы вдруг стал более серьезным.

— …Не исключено, что они просто являются более зрелыми и более проницательными знатоками действия, людьми, которые в случае необходимости всегда готовы рискнуть, дабы увидеть предмет со всех сторон, и которые обладают достаточно смелым умом, чтобы понять раньше других, что за пространством глупого и слепого подстрекательства, стервенеющего в безысходной ночи своих мелких желаний, есть место, если не боишься почувствовать себя очень одиноким, для почти божественного наслаждения, наслаждения перейти такжеи на другую сторону, испытать одновременно и давление, и сопротивление. Тех, кого Орсенна по простоте душевной (хотя и не без лукавства) опрометчиво называет перебежчиками и предателями, мой внутренний голос порой называл поэтами события. Мне хотелось бы, чтобы ты хорошо понял эти вещи, Альдо, если ты настроен и дальше сохранять наше взаимопонимание, и чтобы ты решил, наконец, в какой мере — но не более того — ты склонен принимать во внимание свою собственную щепетильность. А если ты все же намерен упорно культивировать ее, то мне хотелось бы сказать тебе, а я ведь только что вернулась из Орсенны, — добавила она серьезным тоном, — что там все происходит иначе, чем ты себе представляешь, и что там теперь к ней могут отнестись менее терпеливо, чем раньше.

— Мне известно, что твой отец опять обрел былое влияние, — заметил я осторожно. — Должен тебе сказать, что поначалу эта новость не показалась мне слишком обнадеживающей.

По виду Ванессы нельзя было понять, поняла она намек или нет.

— Ты увидишь, что там произошли большие изменения, — продолжала она, слегка прищурив глаза. — Причем, может быть, даже не те, о которых ты думаешь… Я нашла город более разбуженным, чем ожидала, — добавила она после паузы. Она словно подыскивала слово, чтобы высказать нечто с трудом обретающее словесную форму.

— В самом деле?

— Не то чтобы это так уж бросалось в глаза, скорее даже понять происходящее можно, лишь имея хорошее зрение, — продолжала Ванесса. — Некоторые знаки могут поначалу распознать только те глаза, которые долго их подстерегали.

— В Орсенне, насколько хватает человеческой памяти, еще никто и ничего не прочитал по знакам, — сказал я ироническим тоном. — Ты же знаешь, что у нас предзнаменований не существует. Существуют одни только годовщины.

— Однако я была бы удивлена, если бы ты не прочел их так же, как читаю их я, — задумчиво произнесла Ванесса. — Не то чтобы в них содержалась

какая-нибудь слишком уж точная информация…

Она снова принялась ходить взад и вперед, иногда останавливаясь и как бы пытаясь удержать какое-то мимолетное впечатление.

— …Люди не вкладывают души в то, что они делают, вот в чем дело. Кажется, что они, как говорится, находятся где-то в другом месте, что они все время думают о чем-то ином. Лица, которые попадаются теперь на улице, — а ведь ты припоминаешь, Альдо, за каждым из них раньше скрывалась такая наполненная, такая полнокровная, такая осязаемая жизнь, что ее впору было сравнить с прогулкой по аллеям утреннего сада, — иногда напоминали мне фасады покинутых домов, которые сохраняют лишь для того, чтобы не нарушать общей упорядоченности строений на улице. Теперь по Орсенне гуляешь, как по квартире, откуда люди вот-вот собираются съехать. Причем я бы не сказала, что мне это не нравилось, — добавила она с улыбкой. — В некоторые дни мне казалось, что ее улочки совсем опустели и что по ним носится вольный морской ветер.

— Я смотрю, ты в Орсенне дома не сидела, — прервал я ее раздраженно.

— Такое ощущение, что люди инстинктивно высвобождают в себе место для чего-то, что еще не произошло, — продолжала она, словно и не слыша меня. — Но искренне скажу тебе, салоны Орсенны от этого ничего не выиграли. Никогда я еще не слышала таких удручающе скучных разговоров. Знаешь, вокруг чего они обычно вертятся? Понимаешь, меня просто поразило, что даже ноябрьский бал в Консульте или приближающееся награждение медалью Святого Иуды и то обсуждаются без энтузиазма.

— Что ж, больше достанется Маремме. Надеюсь, ты дала им понять, как здесь языки работают?

Ванесса посмотрела на меня с иронической гримаской.

— У тебя плохое настроение, Альдо. Думаю, что скоро в Орсенне тем для разговоров будет нисколько не меньше, чем у нас. Ты даже и представить себе не можешь, как быстро в наше время разносятся свежие новости.

— Не хочешь ли ты сказать, что там знают? — спросил я, вставая… Я почувствовал, что лицо мое резко побледнело. — Я ведь только что отправил свое донесение.

— Какой же ты все-таки ребенок, Альдо. В Маремме все стало известно на следующий день, а мне сообщили всего на один день позже. Мне казалось, что-то витает в воздухе, и я приняла меры, чтобы меня предупредили. Что ты хочешь, Альдо, я люблю знать, что где происходит, — продолжала она, глядя на меня острым взглядом. — И у меня не было никаких причин скрывать там новость, которая рано или поздно все равно бы распространилась. Ты же знаешь, как женщинам нравится выглядеть осведомленными, — добавила она со зловещей веселостью в голосе, — вполне невинная мания.

Я дотронулся рукой до своего лба, но он был не потный. Мне казалось, что меня, голого и окоченевшего, взяли в фокус ослепительного прожектора. О последствиях я не думал: я испытывал только пронзительный ужас перед чем-то похожим на физическое прикосновение: те тысячи глаз, устремленных там на меня, теперь знали.

— Это конец! — глупо произнес я бесцветным голосом и почувствовал, что вместо констатации факта выразил пожелание: в это мгновение внезапной слабости я страстно желал, чтобы земля разверзлась у меня под ногами. В эту минуту, только в эту минуту я все понял; при свете всех этих вдруг загоревшихся дальними звездами зрачков я наконец увидел, что я наделал.

— Ты меня не понял, Альдо, — елейным голосом продолжала Ванесса. — Я приняла меры предосторожности. Я представила событие в самом выигрышном для тебя свете. Разумеется, я изобразила все чуть-чуть иначе, чем было на самом деле. Все теперь там считают, что ты подвергся вероломному нападению в открытом море.

Я смотрел на нее какое-то мгновение непонимающим взглядом, все еще не веря в ее коварство.

— Я получил оттуда серьезное предупреждение, — сказал я тихим голосом. — И ты об этом знала, разве не так, или догадывалась… Ты ведь так хорошо осведомлена. Ты хочешь, чтобы Орсенна не отступала, так ведь, Ванесса, — продолжал я, выведенный из себя ее молчанием; я встал, приблизился к ней и, почти касаясь ее лица, говорил теперь сквозь зубы. — Вот для чего ты возбудила заранее общественное мнение, вот для чего закрыла за мной все двери. Только не ври! — бросил я ей, срываясь на резкий крик. — Это сделала ты, этого хотела ты, а не я, клянусь перед Богом, и ты все прекрасно понимаешь, Ванесса, прекрасно понимаешь, что за этим скрывается.