Побеждённые (Часть 1)
Шрифт:
Улыбка проскользнула по мраморному лицу Натальи Павловны и смягчила строгие черты. Полуобернув голову, она взглянула на внучку.
– Зачем ты меня дразнишь, дядя Сережа?
– отозвалась Ася, перебирая ложки и вилки на самоварном столике.
– Ты ведь очень хорошо знаешь, что Шура мне не нравится. Ну вот! Бабушка уже вздыхает!
– прибавила она с оттенком нетерпения.
– Вздыхаю, дитя мое, когда подумаю о твоем будущем. Я не представляю себе, кто может обратить внимание на тебя. Теперь почти нет молодых людей нашего круга.
– Найдутся, мама, - сказал Сергей Петрович, - беда лишь в том, что traine* жизнь теперь
* Текущая (франц.)
– Вот об этом я и говорю, Сергей, мы почти никого не видим. Не за выдвиженцев же и комсомольцев выходить Асе? А Шура Краснокутский из хорошей семьи, он вполне порядочный и хорошо воспитанный молодой человек. Я не хочу ни в чем принуждать Асю, но боюсь, со временем она пожалеет, если откажет ему теперь.
– Полно, мама. Она еще очень молода, еще может выбирать...
– Между кем выбирать, Сергей?
– Ах, бабушка!
– вмешалась Ася, - да разве уж замужество так необходимо? Разве нельзя быть счастливой и без него?
– В жизни женщины это все-таки главное, Ася. Какие бы ни были революции, а без любви к мужу и детям не обойтись. Ты этого еще понять не можешь.
Ася молчала, не поднимая ресниц, но улыбалась исподтишка Сергею Петровичу. У нее были свои мысли насчет детей и замужества.
– Посмотри на нашу плутовку, мама. Она отлично знает себе цену и, конечно, пребывает в уверенности, что получит не одно предложение. И она права. Сейчас мы живем замкнуто, но это может измениться. Почем знать? Может быть, наша Ася еще будет заказывать себе приданое в Париже и поедет в свадебное путешествие в Венецию.
– О, не думаю, не думаю! Большевики слишком прочно засели в Кремле, печально сказала старая дама.
– А как дела у Лели на бирже труда? Приняли ее, наконец, на учет? спросил Сергей Петрович.
– Еще не знаем, - ответила Ася.
– Она обещала прибежать сегодня, чтобы рассказать. Там, на бирже, заведует списками некто товарищ Васильев. Этакий рыбий жир. Товарищ Васильев уже четыре раза отказывался принять ее на учет, а добиться переговоров с ним тоже очень трудно.
– Вот где бюрократизм-то!
– возмутился Сергей Петрович.
– Для того, чтобы записаться в число безработных, нужно получить с десяток аудиенций у этой высокопоставленной креветки. Сидит, конечно, в фуражке, курит и отплевывается на гобелен. Лорд-канцлер новой формации! С наслаждением отдал бы приказ приставить к стенке этого товарища Васильева.
– Это не бюрократизм, Сережа. Это их система, их классовый подход, возразила Наталья Павловна, - они не поставят Лелю на учет, потому что она внучка сенатора и дочь гвардейского офицера. Последний раз этот товарищ Васильев сказал совершенно прямо: "Мать ваша нетрудовой элемент, а отец и дед были классовыми врагами".
– Вчера Леля, уезжая на биржу, забежала сначала к нам, - вмешалась Ася, - мы все вместе старались придать ей пролетарский вид. Знаешь, дядя, мы замотали ей голову старым вязаным платком, а потом раздобыли у швейцарихи валенки и деревенские варежки, и получилась самая настоящая матрешка. Мы стоим и любуемся своей работой, а в это время входит Шура и заявляет: "В этом шарфике вы очаровательны, Елена Львовна, но вид у вас в нем сугубо контрреволюционный!". Это любимое выражение Шуры. У него все "сугубо" и "контро". Нам осталось только руками развести: "Вот тебе и на!".
– Ну, Шура и сам выглядит не менее "сугубым". Если
– Шура на биржу не пойдет, у него нет нужды в работе. Он сам сказал: "Пока Бог даст здоровье моей тетушке в Голландии, я могу не встречаться с товарищем Васильевым". Почему это так, дядя?
– Сестра мадам Краснокутской высылает ей из Амстердама гульдены, а Шура все-таки подрабатывает переводами, - объяснил Сергей Петрович.
– Да, он переводит сейчас письма Ромена Роллана. Он очень хорошо знает литературу и может интересно говорить о ней, но... Слишком он весь изнеженный, избалованный. Я таких не люблю. Его мамаша всегда боится, что он простудится, заботится о нем, как о маленьком - это смешно! Мне нравится в Шуре только его доброта. Вчера, когда он провожал меня с урока музыки, к нам подошел человек весь в лохмотьях, но с университетским значком. И вдруг этот человек говорит: "Помогите бедствующему интеллигенту!" Шура выхватил тотчас бумажник и вынул все, что там было. Потом он обшарил свои карманы и даже вытащил рубль, завалившийся за подкладку. При этом у него дрожали руки. Тут я вдруг разревелась самым глупым образом. Но для того, чтобы влюбиться, мне доброты мало. Вот если бы он хоть немного походил на Гавена у Гюго или дрался за Россию, как папа, тогда бы я его полюбила.
– Тогда бы он давно был в концентрационном лагере, Ася. Те, кто любил Родину, все там.
– А ты, дядя?
– И я там буду. Все там будем.
Наталья Павловна положила вилку и нож.
– Даже в шутку не говори так, Сергей!
Наступило молчание. Каждый угадывал мысли другого. Первой заговорила Ася:
– Вот шекспировский Кориолан мне тоже нравится, когда он говорит: "Я, я - изменник?". Так мог бы сказать белый офицер?
– А кто тебе позволил читать Шекспира, Ася?
– "Кориолана" дядя сам прочел мне вслух.
– Ну, это другое дело. Однако, Ася, мы успеем кончить картофель прежде, чем ты принесешь нам соус.
– Прости, бабушка!
– Ася убежала в кухню. Через минуту она уже уселась на свое место, но, едва съев кусочек, положила вилку и снова защебетала:
– Какое для нас счастье, что ты попал в оркестр, дядя. Ведь иначе у нас не было бы лазейки с артистического подъезда? Я страшно хочу услышать Девятую симфонию и хор "К радости". Я очень-очень счастливая! Ты, бабушка, часто смотришь на меня с грустью и совсем напрасно. В жизни столько интересного, и каждый день выплывает что-нибудь новое, что хочется увидеть, услышать или прочитать. Досадно только, когда вы мне говорите: "Это рано, это вредно", когда я лезу на лесенку в дедушкиной библиотеке. Вчера дядя вырвал у меня из рук "Дафнис и Хлоя", а я только страничку прочитала. Я боюсь, что библиотека будет распродана прежде, чем я ее прочту.
– Кстати, Ася! Мадам говорила, что под подушкой у тебя вчера опять лежала книга, - сказала Наталья Павловна, - а я ведь запретила читать тебе в постели.
– Это не книга, бабушка, это Шопен.
– Шопен? Зачем же он под подушкой?
– Так надо, бабушка, вот он пролежит ночь, а утром я играю наизусть то, что просматрива-ла вчера.
– Ты и без этой телепатии играешь все наизусть, Ася, - сказал Сергей Петрович, вставая и целуя руку матери.
– А что такое телепатия? Ну вот, я уже вижу, что ты ответишь свое "рано" или "вредно"!