Побежденный
Шрифт:
— Вера, дрчь деревенского кузнеца.
— Вам прекрасно удалось создать впечатление, что она дочь итальянского кузнеца, — сказал полковник.
— Рад слышать, — ответил Таку.
Она повторяла это снова и снова, в двадцати дублях.
— Кто забрал ее ребенка? — спросил Валь ди Сарат.
— Немцы.
— Не припомню, чтобы они забирали чьих-то детей.
— Немцы брали многих взрослых в заложники, — заявил полковник. — Эта вольность, на мой взгляд, вполне оправдана. В конце концов, нельзя заставить ребенка войти со словами: «Они забрали мою
— Совершенно верно, — сказал Таку, — это блестящий ход.
После паузы полковник позволил себе легкое критическое замечание.
— Белокурые волосы этой женщины, хоть и не типично итальянские, вполне возможны в северных районах страны, у нас в Тоскане или под Миланом, но я ставлю под сомнение ее груди, типично скандинавские, маленькие, крепкие, здоровые, с бледными сосками, а не отвислые, покрытие прожилками итальянские груди, словно бы наполненные молоком, с темными, почти фиолетовыми сосками.
— Сосков не видно, — сказал обеспокоенный Таку.
— Любой мужчина, достойный так называться, догадается, какие у нее соски, — резко произнес полковник.
Следующие кадры демонстрировали ненависть на лицах немцев, глядящих в громадных крупных планах на деревню в огне.
— Хорошие типы?
— Весьма достоверные.
Внезапно Валь ди Сарат подскочил, отбросив на экран тень. Громадный крупный план помигивающего человека заполнял все пространство.
— Это он! — выкрикнул Валь ди Сарат. — Винтершильд!
— Пошли, — сказал его дядя, поднимаясь с усилием.
— Кто он такой? — спросил Таку.
— Военный преступник. Мы его разыскиваем!
— Военный преступник? — заорал Таку своему ассистенту. — Какая реклама! Вот так история!
— Тихо! — рявкнул Убальдини и негромко продолжал: — Ты уверен?
— Полностью, — с легким раздражением ответил его племянник.
— Ну и отлично, только не пускайся бегать по улицам. Можешь все испортить. Будем считать, что фильм окончился. Выходим как ни в чем не бывало.
— Ты намерен окружить деревню?
— Нет.
— Почему?
— Чувствую, что уже слишком поздно.
— Военный преступник — это тот, что помигивает? — взволнованно спросил Таку.
— Да.
— Эрхардт мне сказал, что он был вынужден уехать из-за какой-то семейной трагедии.
— Я так и подумал, — улыбнулся полковник. — Пошли. Они вышли на тускнеющий свет солнца, и Убальдини неторопливо зашагал к кафе. Эрхардт все еще сидел за своим столиком, дремал, прикрыв лицо газетой. Убальдини спокойно сел рядом с ним и молча указал племяннику на соседний стул. Таку сел за столик позади, глаза его горели боевым огнем.
— Сообщения от Фромма пока что нет? — спросил полковник.
Эрхардт убрал с лица газету и поднял сонный взгляд.
— Я задремал, — сказал он с улыбкой и огляделся по сторонам. Почувствовал себя окруженным и перестал улыбаться.
— Что вы сказали? — спросил он.
— Я хотел узнать, получили вы уже сообщение от Фромма?
— От Фромма? Кто это?
— Вы называете его Фромм. В наших
Эрхардт нахмурился.
— Что с ним?
— Он вам еще не сообщил телеграммой об освобождении Шуберта? Надо полагать, потому вы и торчите так долго в кафе, делая вид, будто дремлете. Почтовое отделение рядом. То и дело заходите туда, спрашиваете, не пришла ли телеграмма.
— Не понимаю, о чем вы.
— Да? Это нетрудно выяснить. Надеюсь, мой дорогой племянник соблаговолит зайти туда, поинтересоваться, сколько раз вы появлялись там после обеда.
— Что должно быть в этой телеграмме? — спросил Эрхардт.
— Слова «Музыки не будет» или «Музыка будет», относящиеся, вне всякого сомнения, к Шуберту. Право же, ваша немецкая хитрость производит самое удручающее впечатление.
— Так вы подслушиваете наши телефонные разговоры, — возмутился Эрхардт.
Поднявшийся было Валь ди Сарат сел снова.
— Вы удивляете меня, — промурлыкал полковник.
Во время войны вы вовсю занимались подслушиванием, а когда созданная вами система используется против вас, видите в ней не то же самое простое устройство, а нечто в высшей степени безнравственное.
— Чего вы хотите?
— Хочу угостить вас выпивкой. Чинцано?
— Нет, благодарю.
— Мистер Таку?
— Нет.
— Мой дорогой племянник?
— Нет.
Дядя вел себя самым жестоким, самым издевательским образом.
— А я, с вашего позволения, выпью. Signoria! Un Cinsano, per favore, con un pezzo di limone! [74] — И улыбнулся. — О чем я говорил? Ах да, о Шуберте. Я заключил с вами сделку, Эрхардт.
Ради вашего же блага надеюсь, что вы не забыли ее условий.
— Не забыл.
— Может, напомните их мне?
— Вы знаете их не хуже меня.
— Так, — негромко произнес полковник и подался вперед. — Я пообещал отпустить Шуберта, когда отдадите мне Винтершильда. Почему вы решили, что я освобожу Шуберта до этого? Потому что раньше я неизменно бывал покладистым? Или всерьез решили, что способны меня запугать?
74
Синьорина! Один чинцано, пожалуйста, с кусочком лимона! (ит.)
— Свои условия сделки я выполнял, как мог, — ответил Эрхардт. — Приехал сюда с целью найти Винтершильда, но он бежал. И где он теперь, не имею понятия.
— Эрхардт, Эрхардт, даете промашку, — соболезнующе сказал полковник. — Раз мы слышали часть вашего разговора с Фроммом, наивно полагать, что не слышали его весь. Винтершильд ждет отправки в Ливан. Возможно, уже отправился. Я это знал, потому не рассчитывал обнаружить Винтершильда здесь и не хотел заговаривать с вами об этом раньше, портить вам аппетит перед обедом. Шуберта я сегодня в любом случае освобожу. Он совершенно безвреден и не блещет умишком. Рядовой, настоящая его фамилия Палковски. Итак, где Винтершильд?