Побратимы меча

Северин Тим

Всякий раз, когда скука становилась невыносимой, я ускользал из дома, крался к верфям и находил местечко, защищенное от ветра. Там я стоял и смотрел на воды Темзы, текущие мимо с их бесконечными узорами и рябью, отмерял медлительный ход времени по неумолимым подъемам и спадам уреза воды на илистом речном берегу, и — тосковал по Эльфгифу. Она ни разу не прислала мне ни словечка.

ГЛАВА 5

К середине декабря я так измучился от желания увидеть Эльфгифу, что попросил у Бритмаэра разрешения осмотреть имеющийся у него запас украшений на предмет того, что могло бы привлечь взгляд королевы. Он послал меня к Турульфу с запиской, в которой велел показать

мне товар, лежащий в кладовой для ценностей. Турульф обрадовался, увидев меня. В доме Бритмаэра наши комнаты располагались рядом, но каждое утро каждый из нас шел своим путем: я в меняльную лавку, Турульф в мастерскую. Раза два в неделю мы встречались после работы и, если удавалось не привлечь внимания Бритмаэра, выскальзывали из дома, чтобы посидеть в таверне у причалов. Мы всегда старались оказаться у тяжелой охраняемой двери монетного двора к тому времени, когда два ночных работника Бритмаэра являлись на работу, и входили — незаметно, как мы надеялись, — вместе с ними. Ночные работники оба были старые монетчики, слишком старые и выработавшиеся, чтобы трудиться полный день. Один страдал глазами и почти ослеп, так что, садясь к верстаку, работал на ощупь. Другой был глух, как пень, оглох от многолетнего грома молотков. Каждую ночь эти люди проводили несколько часов на тех местах, которые хорошо помнили, на рабочих скамьях, при свете лампы, и я часто засыпал под терпеливое «тюк-тюк» их молоточков. И все считали, что со стороны Бритмаэра это милосердно — дать им работать неполный день.

— Что ты здесь делаешь в такой час? — спросил Турульф, явно довольный, когда я появился в середине утра с запиской от Бритмаэра. Он с мрачным видом считал содержимое мешочков с монетами старой чеканки, которые хранились в кладовой в ожидании дня, когда их переплавят для новой чеканки. Эту работу он особенно терпеть не мог. — Эти мешки, кажется, никогда не иссякнут, — говорил он. — Вот доказательство человеческого стяжания. Едва решишь, что выбрал все запасы, а тут тебе вот — опять целая куча старых монет.

Турульф отложил в сторону палочку с насечками, на которой отмечал количество мешков: один мешочек — одна зарубка. Заперев за собой дверь, он повел меня в хранилище драгоценностей. В дальнем конце монетного двора располагалось рабочее место мастера, который резал рисунок на чеканах. Это был человек подозрительный, угрюмый и не любимый остальными работниками, которых возмущало, что ему платят гораздо больше, чем им. Я так и не узнал его имени, потому что он приходил на монетный двор лишь раз в неделю, проходил прямо в свою мастерскую и, запершись там, работал.

— Сейчас у него работы не хватает, одного дня в неделю — и то много, — объяснил Турульф, радуясь возможности показать свои познания в монетном деле. — После того как весь набор чеканов для новой монеты готов, другой набор не понадобится до тех пор, пока король не решит переменить рисунок, а этого можно ждать и год, и два, и три. А тем временем мастеру только и остается, что подновлять да поправлять истершиеся и забитые чеканы. Вот дядюшка и решил, что мастер может с тем же успехом делать и чинить драгоценности, пока не занят.

Турульф распахнул дверь в мастерскую. Это было уютное помещение, где на таком же тяжелом верстаке, что и в большой мастерской, располагались маленький тигель для плавки металла, множество резцов и других орудий для гравировки чеканов. Однако, кроме того, там был большой обитый железом сундук, засунутый под скамью. Я помог Турульфу вытащить его и поставить на нее. Он отпер сундук, порылся в нем и, выудив несколько украшений, разложил их на скамье.

— Все они так или иначе, требуют починки, — сказал он, — вставить выпавший камень, укрепить оправу, укрепить застежку, выпрямить, почистить и отполировать, чтобы подать покупателю товар лицом. По большей части здесь все — дрянь, подделка под золото или

низкопробное серебро, или просто сломанные случайные вещицы.

Он выбрал лучшее из того, что лежало на скамье — красивый кулон, серебряный, с синим камнем, вставленным в середину, обрамленным прекрасным узором из гнутых линий, расходящихся от оправы.

— Вот, — сказал он, — видишь, этот кулон подвешивается на цепочке за петельку. Когда дядюшка приобрел эту вещицу, петля была сплющена и сломана, и мастеру пришлось выправить ее и спаять. А еще он заново прошелся резцом по узору — тот был малость потерт, вот он его и освежил.

Я взял у Турульфа кулон. Место пайки и черты на узоре были слишком заметны.

— Ваш мастер не очень-то мастеровит, а? — заметил я.

— Честно говоря, так оно и есть. Но ведь и большинство наших покупателей не слишком внимательны, — ответил Турульф небрежно. — Он же не художник, а всего лишь работник. А теперь посмотри на это. Здесь есть вещицы, которые он мог бы починить, будь у него нужные камни.

И он протянул мне ожерелье из бусин красного янтаря на серебряной цепочке. После каждой третьей бусины — хрусталик размером в половину каштанового ореха, вправленный в тонкую серебряную коронку. Отполированной плоскостью среза камни отбрасывали свет, точно гладкие свежие льдинки. Изначально в ожерелье было семь камней, но теперь не хватало трех, хотя серебряные оправы сохранились. Будь ожерелье полным, оно было бы великолепно. Но в таком виде оно походило на беззубую улыбку.

— Кажется, ты сказал, что в мастерской твоего дяди занимаются и ювелирной работой, — заметил я.

— Да, понемногу, — ответил Турульф, доставая из сундука кожаный мешочек и развязывая завязки. — Вот чем мы занимаемся, — и он вынул ожерелье.

Сердце у меня подпрыгнуло. То было совсем простенькое ожерелье — ряды серебряных монет, сочлененных золотыми звеньями. Я видел подобное на шее Эльфгифу. То единственное, что было на ней надето в тот день, когда мы впервые любились.

— Твой дядя сказал, что я могу посмотреть, не найдется ли в сундуке что-нибудь, что может, на мой взгляд, прийтись по нраву королеве.

— Давай, — дружелюбно сказал Турульф, — хотя вряд ли ты найдешь хоть что-нибудь — все уже пересмотрено. Дядюшка знает всех своих покупателей и свои запасы вплоть до самой последней мелочи.

Он был прав. Я порылся в коробке со сломанными украшениями и нашел всего лишь пару ожерелий из бусин, несколько тяжелых брошек и перстень, который, как мне показалось, мог бы угодить вкусу Эльфгифу. Все вместе они служили неким, хотя и слабым, оправданием посетить ее.

— А можно ли будет сделать для нее ожерелье из монет? — спросил я. — Ей оно понравится, я уверен.

— Тебе придется спросить у дядюшки, — ответил Турульф. — Он знаток монет. Даже собирает их. Ну, а чего еще ждать от монетчика? Вот, смотри.

Он потряс мешочек над верстаком, и струйка монет, высыпавшись из него, легли кучкой. Я стал рыться в них, вертя в пальцах. Все они были разного размера, некоторые широкие и тонкие, другие толстые, как самородки. По большей части серебряные, но некоторые, золотые или медные, или бронзовые, а несколько даже вычеканены из свинца. У иных посредине были отверстия, иные были шестиугольными или почти квадратными, хотя преобладали круглые или почти круглые. Многие истерлись от прикосновения множества рук, только местами можно было разглядеть буквы и рисунок. На одной я прочел надпись на греческом языке, которому научили меня ирландские монахи; на другой увидел руны, которые узнал в Исландии. На иных же были надписи завитушками и извилинами, точно рябь на море при ветре. Почти на всех имелись знаки — пирамида, квадрат, меч, дерево, древесный лист, кресты, голова какого-то короля, какой-то бог о двух лицах, а на одной монете изображены два треугольника, лежащих друг на друге, образовывая шестиконечную звезду.