Побратимы меча
Шрифт:
— Я выиграл, так мне кажется, — сказал я, и остальные варяги разразились грубым хохотом.
Варяг же, которого я обыграл, насупился и замахнулся, собираясь прибить меня, однако Ивар рявкнул:
— Фрогейр! Хватит!
Фрогейр схватил свою кость и отошел, разъяренный и униженный, и я понял, что нажил опасного врага.
Товарищество только и ждало возвращения Вермунда с Ангантюром, чтобы без промедления отправиться в Миклагард. Всего в товариществе я насчитал девять варягов, включая Ивара, и около трех десятков холопов, бывших гребцами на легких речных ладьях, нагруженных кипами пушнины. Иные из варягов взяли с собой своих женщин для стряпни и обслуги, и было ясно, что эти несчастные были отчасти рабынями, отчасти наложницами. Ивара же в соответствии с его положением сопровождали три женщины да еще двое его сыновей, пареньков не старше
Чтобы попасть в Миклагард через Киев, нужно было плыть вверх по реке, и я удивился, когда наши ладьи, отойдя от речного причала, направились в другую сторону, вниз по течению.
Я прекрасно сознавал, что по-прежнему остаюсь нежеланным гостем в товариществе Ивара. И не один только Фрогейр невзлюбил меня. Его сотоварищей обидела легкость, с какой я завоевал расположение Ивара, а еще они завидовали богатому моему запасу пушнины. Я не принес присяги, клятвы товарищества, и остался частным торговцем, попутчиком, а это означало, что доход мой не подлежит дележу. Варяги ворчали между собой и нарочито предоставляли мне самому заботиться о себе, когда дело касалось стряпни или места на ночь. Посему от нечего делать большую часть времени я проводил на корабле Ивара, пока мы плыли по водным путям через Гардарики, и спал в его палатке, когда останавливались на ночь и разбивали лагерь на берегу. От этого положение мое еще более ухудшилось, ибо другие варяги вскоре стали смотреть на меня как на любимчика Ивара, и порою я задавался вопросом, не того ли добивался сам наш предводитель, чтобы сотворить из меня средоточие недовольства для своих сотоварищей. Мои спутники были сборищем свирепым, и как свору собак, на которых они весьма походили, укротить их полностью было невозможно. Их сдерживала только дикая власть Ивара, а исчезни она, тут же они передрались бы друг с другом, деля награбленное добро и выбирая нового вожака.
Ивар и сам был непредсказуемой смесью злобности, гордости и проницательности. Дважды я видел, как он грубой силой утверждает свою власть над товариществом. Он всегда носил при себе короткий кнут, пряди которого были утяжелены тонкими полосками свинца, а конец толстой рукояти украшен серебром. Я-то думал, что это знак его положения или, может быть, орудие для битья холопов. Но первый, на ком, я видел, он воспользовался кнутом, был какой-то варяг, замешкавшийся исполнить его приказание. Он помедлил лишь на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы Ивар ударил — и удар тот был тем более впечатляющим, что Ивар нанес его без всякого предупреждения, — и свинчатка на ремнях угодила человеку прямо в лицо. Он упал на колени, закрыв лицо от страха за свои глаза. Потом встал на ноги и пошел, спотыкаясь, выполнять приказание, и целую неделю корка запекшейся крови отмечала рубец поперек его щек.
Во второй же раз вызов, брошенный власти Ивара, был серьезнее. Один из варягов, перепив кваса, открыто оспорил право Ивара возглавлять отряд. Это случилось, когда мы сидели на берегу реки вокруг костра за вечерней трапезой. Этот варяг был на голову выше Ивара, и он, вскочив, вытащил меч и крикнул через костер, вызывая Ивара на бой. Он стоял, слегка покачиваясь, а Ивар спокойно вытер руки полотенцем, поданным любимой наложницей, потом повернулся, словно чтобы взяться за оружие. Но тут же, развернувшись и прыгнув с места одним движением, пробежал по горящему костру, разбрасывая во все стороны горящие головешки. Набычив голову, он бросился на соперника, который был слишком пьян и слишком ошарашен, чтобы защищаться. Ивар ударил его в грудь, и удар опрокинул того навзничь. Даже не позаботившись отбросить меч противника, Ивар схватил его за руку и поволок по земле к костру. И, на глазах у варягов, он сунул руку этого человека в угли и держал ее, а враг его выл от боли, и мы почуяли запах горелого мяса. Только тогда Ивар отпустил свою жертву, и тот отполз в сторону. Рука его почернела. Ивар же спокойно вернулся на свое место и жестом велел рабыне принести ему еще тарелку снеди.
На другой день и я совершил ошибку, назвав Ивара варягом. Он ощетинился.
— Я рус, — сказал он. — Мой отец был варягом. Он пришел из-за западного моря с другими, чтобы торговать или грабить — неважно, что именно. Ему так понравилась эта страна, что он решил остаться и нанялся начальником стражи в Киеве. Он женился на моей матери, которая была из Карелии, королевской крови, но ей не повезло — ее взяли в плен киевляне. Мой
— А где теперь твой отец? — поинтересовался я.
— Отец бросил меня, когда умерла моя мать. Мне было восемь лет. Я вырос среди тех, кто соглашался меня взять, в основном крестьян — для них я был всего лишь полезной парой рук, помогал собирать урожай или рубить дрова. Знаешь, как киевляне называют своих крестьян? Смерды. Это значит «вонючие». Они заслуживают этого имени. Я часто убегал.
— А ты знаешь, что сталось с твоим отцом?
— Скорее всего, он умер, — небрежно ответил Ивар. Он сидел на ковре в своей палатке — ему нравилось путешествовать с роскошью — и играл в какую-то сложную детскую игру с младшим сыном. — Он ушел из Киева со своими воинами, которые решили, что император Миклагарда будет им платить больше. Потом прошел слух, будто весь отряд по дороге истребили печенеги.
— А мы тоже встретим печенегов?
— Вряд ли, — ответил он. — Мы идем другим путем.
Но не сказал, каков этот путь.
На пятый день от нашего отплытия из Альдейгьюборга, мы прошли на веслах и под парусами два озера и реку, связывающую их, а затем свернули в устье еще одной реки. По ней, вверх по течению, идти было труднее. Когда река сузилась, нам приходилось выходить из лодок и перетаскивать их через отмели. Наконец мы добрались до места, откуда дальше по воде идти было невозможно — слишком мелко для наших ладей. Мы разгрузили их, а холопам было велено рубить маленькие деревья, чтобы сделать катки. Большие ладьи и те, что сильно текли, мы сами сожгли, чтобы никому не достались, а потом рылись в золе, выискивая гвозди и другие металлические скрепы. Жечь корабли — это мне представлялось чудовищной расточительностью, ведь я вырос в Исландии и Гренландии, в странах, где большие деревья не растут. Однако Ивару и товариществу это было нипочем. Строевого леса им хватит — это они точно знали. Заботило их другое — хватит ли холопов, чтобы перетащить оставшиеся лодки через волок.
Там была дорога, заросшая травой и кустарником, но все еще различимая, ведущая на восток через густую чащобу. Наши люди пошли вперед расчищать топорами дорогу. Холопов впрягли, как быков, по десять в упряжку, в бечеву, привязанную к килям трех оставшихся лодок. Остальные же подпирали лодки, чтобы те не упали с катков, или работали по двое, подбирая катки сзади, когда лодки проходили по ним и бросая их спереди под кили. Четыре дня мы трудились в поте лица, претерпевая муки от комаров и мух, пока не приволокли наши лодки к истоку реки, текущей на восток. Там мы простояли еще неделю, пока под началом нашего корабельного плотника — варяга из Норвегии — строились четыре новых лодки взамен сожженных. То, что для этого требовалось, нашлось на расстоянии полета стрелы от нашего лагеря — четыре огромных дерева, которые тут же свалили. Затем плотник указывал холопам, как следует выдолбить стволы топорами и выжечь огнем, чтобы выделать кили и ребра лодок. Другие холопы тем временем кроили стволы на доски, которые крепились к ребрам, образуя обшивку, и скоро я узнал знакомые очертания наших норвежских кораблей. Тут я высказал плотнику свое восхищение таким мастерством.
Он же скривился.
— Разве это корабли? — сказал он. — Скорее похожи на кормушки для скотины. Чтобы построить настоящий корабль, нужно иметь время и старание, и умелых корабелов, а не этих неуклюжих олухов. Они только на то и годятся, что рубить дрова.
Однако двое из холопов с дальнего севера оказались полезны, когда истощился запас металлических заклепок, которыми крепится обшивка. Эти люди использовали длинные корни сосны, чтобы привязать доски на место, как это делают в их краях.
Но и это норвежского корабельного мастера не удивило.
— Там, откуда я родом, на все про все нужны только нож да игла.
— Это как? — удивился я.
— А вот так: ты, вроде, уже решил, что можешь себя величать корабелом, а тут мастер-плотник, тебя обучавший, дает тебе нож да иглу и велит построить и оснастить корабль, не пользуясь никакими другими орудиями. И пока ты не сможешь этого сделать, тебя будут считать лесным неумехой, вроде вот этих.
Этот норвежец казался наименее злобным из всей нашей ватаги. Он говорил по-норвежски чисто, в то время как все остальные вставляли столько местных слов, что зачастую их было трудно понять. Я спросил у него, как это получилось, что, будучи искусным корабельным плотником, он подался в варяги.