Поцелованный богом
Шрифт:
– Так я пойду?
– Иди, – отмахнулся Петро.
А Катя, очнувшись, лежала на соломе, видела одни и те же картины, выжигающие душу: мамин прощальный взгляд, ее же остановившиеся глаза после расстрела, бабушку у ног с аккуратно причесанными седыми прядями, братьев. Катя осталась одна, без будущего и со страшным настоящим. Ее уже не пугала смерть, напротив, она была желанной, потому что с нею пришел бы конец нестерпимой боли и ожиданиям новых мучений. Но убить себя – это грех, и Катя обязана принять и мученическую смерть,
К ней никто не приходил, а стемнело уже давно. Катя вдруг подумала, что надо попробовать выйти. Она поднялась, высматривая выход, но было очень темно. Однако еще при свете она заметила, где находится выход, подошла к стене, ощупала ее.
Внезапно услышала приближающиеся шаги, отпрянула, но обо что-то споткнулась, упала, и ее рука коснулась холодного предмета. Катя подняла этот предмет, он был острый, на ощупь похож на кусок стекла. Девушка забилась в угол на солому, спрятав осколок за спину. Вскоре ее ослепил свет. Васька поставил керосиновую лампу на бочку и, на ходу снимая штаны, двинул к Кате.
Такого ужаса она никогда не испытывала, более того, не представляла, что такое может быть, но поняла, зачем это. У Кати непроизвольно вырвался крик, который заглушил Васька, обрушившись на нее и зажав рот ладонью. Внезапно в Кате вспыхнула ярость, ужас исчез, и к ней вернулась способность трезво мыслить. Опомнившись, девушка стала шарить ладонью по соломе, отказавшись от сопротивления, ища осколок стекла, который нечаянно выронила, пока пахнущая сопевшая свинья, скверно, сдирала с нее нижнее белье. Васька торопился, Катя нет. Нащупала осколок, взяла в руки. Потом замерла, чтоб попасть точно и, собрав всю ненависть и внутренне торжествуя, вонзила его в глаз насильнику, не почувствовав, как сама порезала пальцы. Васька взвыл так, что мороз пробежал по коже.
В сарай сразу же влетел Яуров, не разобравшись, что к чему, сцапал Ваську за ворот гимнастерки и отбросил его назад. Тот отлетел с воплем, врезался в дощатую стену, – и кричал не переставая. Яуров наклонился к Кате, которая успела опустить юбку и сжаться в комок в углу, держа перед собой окровавленную кисть руки, будто собралась ею защищаться. Он увидел кровь, оторвал кусок ткани от исподней рубашки и присел, успокаивая Катю:
– Тихо, тихо... Я ничего тебе не сделаю. Дай руку перевязать.
На вопли сбежались бойцы и Петро. Васька извивался на полу, в его глазу торчал осколок стекла. Старшему Шестрюку не надо было объяснять, что произошло, он и так все понял. Петро схватился за бок, но кобуру оставил в хате, поэтому заорал:
– Револьвер мне! Застрелю суку!
– Охолонь, командир! – не закончив перевязку, поднялся Яуров. – Васька насильничать пришел, не дело это для бойца Красной Армии.
– Ты меня учить вздумал?! – побагровел Петро. – Я и тебя в расход...
– Обожди с расходом, – сказал Яуров мирно. – А ты б как поступил? Днем расстреляли ее родню, а ночью пришли насиловать. Ты б не оборонялся?
– В чем дело? –
Почувствовав поддержку, Яуров снова присел и продолжил перевязывать Катину руку. А трое бойцов навалились на Ваську, четвертый резким движением вырвал из глаза осколок. Раздался звериный вопль. Васька едва не сбросил троих – настолько ему стало больно.
До полночи все не могли угомониться, кое-кто считал, что белогвардейскую девку надо пустить по кругу, некоторые призывали к совести, кто-то помалкивал, но к согласию так и не пришли. Однако подчинились комиссару и разошлись, снова заперев Катю в сарае...
3. Наши дни, полгода спустя, май. Не ждали.
Перекрывая гул, раздался невнятный голос дикторши:
– Встречающий гражданин Спасский, вас ждет друг в центре регистрационного зала. Повторяю...
Сергей вертелся на одном месте, его зеленоватые глаза пытались разглядеть того, кого, возможно, внешне двенадцать лет, и он стал неузнаваем. Полина тоже смотрела по сторонам, но часто останавливала вопросительный взгляд на муже, иногда бросала девятилетнему сыну, ерзавшему на чемоданах:
– Не вертись, Данила.
Только шестилетняя Варенька сидела смирно, прижав куколку к груди, у нее, в отличие от остальных членов семейства, было завидное терпение. Через десять минут дикторша повторила информацию для Спасского, после чего прошло еще десять минут.
– Мы уже час стоим, – робко напомнила мужу Полина.
– Могло произойти ЧП, – Сергей не терял надежды. – Например, машина по дороге сломалась, или...
– Что – или? – спросила Полина, не дождавшись окончания фразы.
– Не знаю, – пожал он плечами.
– Позвони еще раз. Может, он был вне зоны.
Сергей достал трубку, слушал, опять нажимал на вызов, еще слушал... Прошел час, потом два. Данила гулял по залу, приставая к пассажирам, за ним то и дело бегала Полина, извинялась и возвращала мальчика на место, то есть на чемодан. Она женщина выдержанная, ни упрека мужу не сказала, никак не дала понять, что недовольна. Да и в чем он виноват? Что друг долго, несколько лет подряд приглашал его погостить, они наконец-то вырвались, пролетели две тысячи километров, а он не приехал встретить, как обещал? Но ведь действительно могло произойти нечто непредвиденное, хотя почему, в таком случае, Спасский не прислал вместо себя кого-нибудь или не сообщил, что не может их встретить? В душу Полины закрадывались подозрения, что друг мужа приглашал их ради красного словца, а как до дела дошло, решил спрятаться в норку. Она не посмела вслух высказать свои подозрения, зная, как рассердится Сережа, которому и так было неловко перед ней.
– Знаешь что... – сказал он. – Берем такси и едем к нему. Данька, брысь с чемодана!
Сергей подхватил чемоданы, Полина помогла сыну надеть рюкзак, схватив две сумки и Вареньку, и помчалась догонять мужа, лепеча:
– Сережа, уже ночь... Неудобно. Вдруг нас не очень-то и ждали...
– Глупости! – бросил Сергей через плечо. – Как это не ждали? Кто? Глеб? Да нас даже мать его приглашала тысячу раз.
– Но почему же тогда он не отвечает на твои звонки? – семенила она за ним, волоча за собой Вареньку. – Телефон ведь принимает сигнал.