Поцелуй Большого Змея

Шехтер Яков

– Луна? – удивился я. – Учитель Енох ничего не говорил об этом.

– Вспомни, сколько всего уроков ты успел у него получить, и устыдись вопроса. Итак, я вышел после полуночи. Ночь выдалась лунная и тихая. Все вокруг блестело и переливалось, я быстро поймал линию, пустился в дорогу и к утру уже был в Эфрате.

– К утру? – я широко раскрыл глаза. – Ты поднялся от Кумрана до Эфраты за полночи?

– Конечно, что тут удивительного. Не пешком ведь шел.

– Да, действительно. Я просто никак не могу привыкнуть.

– Ну вот. Хоть и не пешком,

но все-таки изрядно устал. Да и бессонная ночь сказывалась. Пришел я на площадь, к фонтану. А там только-только крестьяне начали расставлять возы, быков выпрягать. Усмотрел я повозку, полную душистого сена. Дай, думаю, залезу вовнутрь, посплю немного и дальше в путь. Кто меня в рыночной толчее заметит?

Я внимательно смотрел на Гуд-Асика и дивился произошедшей с ним перемене. Тогда в Эфрате он выглядел мальчиком ненамного старше меня. Я хорошо помнил россыпь мелких розовых прыщиков на его лбу, шмыганье носом и вообще полудетские повадки. Теперь, укрытый черным плащом воина, передо мной сидел юноша, почти мужчина.

– В общем, – тем временем рассказывал Гуд-Асик, – выбрал я момент, когда никто в мою сторону не смотрел и юркнул в сено. Заполз поглубже и заснул сном праведника. Все равно до ночи из Эфраты я бы не ушел. Сам понимаешь, если кто увидит человека, летящего вдоль желтой линии, он надолго запомнит такое зрелище.

Мой план был таков: выспаться хорошенько, потом посидеть в какой-нибудь роще до середины второй стражи и к утру быть в Дамаске. Но этот негодяй Руф, видимо, заприметил, как я забирался в сено. В общем, очнулся я от того, что меня вязали по рукам и ногам крепкими веревками. Потом забили в рот кляп, бросили в телегу, накрыли вонючей рогожей и отвезли во двор Тития. Сделать я ничего не мог: слишком людное место, если бы я стал прорываться через этих недоумков, получилось бы чересчур много шума.

– А ты бы смог в одиночку раскидать столько человек?

– Раскидать? – Гуд-Асик усмехнулся. – Раскидать толпу трусливых рабов не составляет никакого труда. Если бы там оказались легионеры или хотя бы сирийские наемники, с ними бы, конечно, пришлось сложнее.

– Ты не обманываешь меня, Гуд-Асик? Как может мальчик справиться с вооруженными римлянами?

– Справиться, очень правильное слово. Тебе его Малих подсказал?

– Нет, само пришло на язык.

– Хорошие слова к тебе на язык приходят. Справиться – вовсе не означает победить в открытом бою. Кто побеждает в схватке, ты уже знаешь?

Мне даже не пришлось делать усилие, мысль сама выскочила из ящичка в голове, и я мгновенно ответил.

– Тот, кто уклоняется от нее.

– Молодец! Вижу, что время, проведенное в обители, пошло тебе на пользу. А про искусство хамелеона ты уже слышал?

Я молча кивнул.

– Мне нужно было только выбраться из клетки. А дальше они просто перестали бы меня замечать. Сирийцы в массе своей напыщенные дураки, их провести проще простого. Римляне сообразительнее, но достаточно рассеянны. А рабу достаточно дать пинка, чтобы он тут же позабыл, кого и где он видел. Рабы так ненавидят

своих хозяев, что с радостью помогают любому злоумышленнику. Если, конечно, их потом не смогут уличить в пособничестве.

– Тогда зачем ты убил Тития? Мы же могли просто ускользнуть незамеченными.

– Видишь ли, – Гуд-Асик посерьезнел, – уклонение от битвы – это техника терапевтов и книжников. Мы, воины, используем ее только в тех случаях, когда уверены, что не можем справиться с врагом. Задача воина – улучшать мир. Завещание Учителя праведности о приходе Второго Наставника, который изменит мир, вот-вот должно сбыться. Тогда все человечество поднимется до уровня сынов завета, сыны Завета станут, как ессеи, а ессеи – как ангелы. Пробуждение снизу рождает пробуждение сверху, поэтому сегодня невозможно отсиживаться за белыми стенами Хирбе-Кумрана.

От Тития мы бы с тобой ускользнули, это верно. Но завтра на нашем месте оказались бы другие мальчики, беззащитные и растерянные. Кто знает, сколько таких несчастных мыкается по вине Тития в публичных домах Рима, Дамаска и Антиохии?

Я внимательно слушал Гуд-Асика и, сам того не замечая, непрестанно почесывался. Ноги, спину и живот словно посыпали солью, и зуд, поначалу незаметный, усиливался с каждой минутой.

– Ты же хотел в бассейн, – сказал Гуд-Асик, резко прервав разговор. – Вот и отправляйся. Не то хитон насквозь прочешешь.

– Да-да, конечно. Ты подождешь меня тут?

Гуд-Асик только улыбнулся.

«Теперь тебе долго от меня не избавиться», – говорила его улыбка.

Я вышел из комнаты, задвинул дверь и, пройдя несколько шагов, сообразил, что не успел рассказать Гуд-Асику ни про утренние занятия на Соленом море, ни про намерение отправиться в бассейн.

«Как он догадался, что я этого хочу? Неужели он тоже читает мысли? Скорее всего, да, – иначе бы его не назначили попечителем. Если даже Шали и Кифе это иногда удается, то уж тем более продвинутому ессею».

Я почувствовал себя совершенно беззащитным. Негде спрятаться, некуда укрыться. Даже самое сокровенное – мысли, и те видны наставнику. Интересно, если Гуд-Асик уже находится на таком уровне, что же можно сказать о других учителях?

От неожиданности я даже остановился. Звулун, Малих, Енох – они наверняка видят меня насквозь. Какой стыд, какой срам! Я даже взвыл от позора!

С другой стороны, чего мне стыдиться? Ведь я не вру, а честно выполняю все указания учителей! Мне нечего скрывать и не в чем раскаиваться!

Это нехитрое соображение успокоило меня, и я двинулся дальше, а мысли, цепляясь одна за другую, сами собой крутились в моей голове.

– Самое простое – быть честным. Не вести двойную игру, не скрывать, не прятаться. Делать так, как чувствуешь, открыто и во весь рост идти по духовной дороге. Чтобы не стыдиться опрометчивого шага и знать, что он сделан по ошибке, а не продиктован злым побуждением. Нужно откровенно и прямо совпасть с Учением, и тогда самое лучшее в мире станет моим, а самое скрытое в душе очистится наполняющим ее светом.