Поцелуй королевы
Шрифт:
— Почему?
— А ты забыла, где работал мой дед?
София приоткрыла рот и хлопнула себя по лбу ладошкой.
— В Ка-ге-бе?
— Вот именно. Только не говори так деду, а то он подумает, что ты над ним издеваешься. Правильно произносится — Ка-гэ-бэ, филолог.
— Миша, прекрати обзывать меня филологом! — София вспылила.
— Все, все, прости. Больше не буду. Просто, ты вчера так хвасталась знанием русского языка…
— Если бы ты знал испанский, как я русский, ты бы имел право…
— Ладно-ладно, не обижайся. Это я так, любя… в смысле… фигурально,
Михаил споткнулся и замолчал. Неловкую паузу прервала София:
— Ты говорил, они живут под городом? Дача, так называется?
— Не совсем. Когда-то это было садоводческое хозяйство. Раньше такое называли "мичуринские сады", по имени одного известного русского агронома. Но теперь это уже натуральный поселок, домов понастроили… А находится он, да, недалеко от города. Ну, относительно. Сама увидишь… Чего у нас тут?
Михаил приподнял графинчик с коньяком.
— Допей на дорожку, как у нас говорят. И поедем… Девушка, нам счет, пожалуйста…
Перед уходом из ресторана София заскочила "на минутку" в туалетную комнату, навести макияж. Обратно она появилась с ярко накрашенными губами и в громадных черных очках. Михаил повел носом, кашлянул в кулак, но ехидничать не стал.
Пройдя по улице, они сели, в припаркованный неподалеку, автомобиль Михаила — темно-синий BMW.
— Большая машина, — деловито заметила София, ерзая на переднем сиденье. С опозданием она заметила, что, вне зависимости от позы, ее длинные ноги выглядят слишком вызывающе. Ужасно короткая мини-юбка, которую она так неосмотрительно надела утром, не оставляла никаких возможностей для маневра.
— Ты чего? — недоуменно спросил Михаил.
— Да тесно тут, — пробормотала София и открыла дверцу. — Я лучше назад пересяду.
— Тесно? — брови Михаила удивленно поползли вверх. Глаза же, невольно, остановились на ногах Софии. — Ну да, хм… Так давай, я сиденье отодвину.
— Мне сзади удобней будет. Наверное, — колебалась София.
— Сиди здесь. А то мне оглядываться придется, — последняя фраза показалась Софии двусмысленной, но Михаил тут же уточнил. — Так слушать лучше, когда собеседник рядом сидит. Расскажешь мне по дороге самое главное.
— Чего? О чем ты, Миша? — София настолько опешила, что захлопнула дверцу. — Я тебе…
Повернув руку, взглянула на часы.
— О, Господи, уже первый час?! Я два часа тебе говорила. И по порядку, как ты просил. У меня язык уже, как это, замозолился.
— Намозолился. Вот так, у вас, женщин, бывает. Сообщила много, а главное… Нет, кое-какую полезную информацию я получил. Но тебе не кажется, что пора растолковать мне про рукопись эту самую? Чего там твой средневековый монах сочинил? А то ходишь вокруг да около. Что там за секреты? Ведь из-за нее весь сыр-бор.
— А разве я не сказала?
— Нет, дорогая София, кроме невнятных намеков я ничего не услышал. Я уж не хотел тебя лишний раз перебивать в ресторане, чтобы ты не нервничала. Но теперь можешь выкладывать — спокойно, отдельно и по порядку, не упуская ни малейшей детали. Ехать больше часа. Управишься?
— Опять по порядку говаривать? — хитро скосив глаза, спросила София. Положив сумку
— Обязательно. И по возможности — без лирических отступлений, — подтвердил Михаил, выруливая на Московский проспект.
— Болен я и ощущаю себя глубоким старцем, хотя и не достиг покуда тех преклонных лет, когда плоть сама гласит человеку… Так пойдет? — София усмехнулась.
— Погоди, это что?
— Память у меня хорошая, вот что. Стопроцентную точность не гарантирую, но могу перевести по порядку и очень близко к испанскому тексту. Если не перебивать, и не торопить. Тогда я собьюсь. Я сокращать на ходу не умею.
Михаил кинул на Софию озадаченный взгляд.
— Ты хочешь сказать… Ты можешь перевести эту рукопись по памяти, с испанского на русский?
— Ага.
— И давно такое с тобой? В смысле — с памятью?
— С детства, — София помрачнела. — После того, как родители погибли. У меня сначала провал в памяти наступил, вроде амнезии. Так?.. Ничего не помнила и никого не узнавала. А потом наоборот — все подряд стала поминать, как компьютер (Михаил моргнул, но удержался от реплики). Врачи сказали, такое редкое, но бывает. От шока что-то в мозгу пере… переменялось. Но я сама порой не поминаю, что запомнила. Бывает, что в голове само всплывает. А могу и номер собственного телефон забыть.
— Вот ты какая, — тихо пробормотал Михаил.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что ты феноменальная женщина. И вообще… Ты прости, что я над тобой подшучиваю. Дурацкие манеры. А ты… Ну, в общем…
Лицо Софии отчего-то порозовело. Она опустила глаза.
— Я вовсе не сержусь. Я не обидная… Так сказывать?
— Сказывай. Я весь внимание.
— Это как?
— Выражение такое. Вроде фразеологизма. Означает, что я готов тебя очень внимательно слушать.
— Хорошо, — София откинула голову назад, прикрыла глаза, сосредотачиваясь. — Я сказываю.
Записки доминиканца
На все воля Божья и Божий Промысел. Приуготовляясь правдиво и откровенно изложить дивные и ужасные события, коим стал свидетелем в незрелые и давние лета юности, возношу молитву Владыке Небесному, дабы не оставил он меня своей помощью и защитой.
Болен я и ощущаю себя глубоким старцем, хотя и не достиг покуда тех преклонных лет, когда плоть сама гласит человеку: пора на вечный покой. В теле моем еще не иссякли жизненные силы, но душа одряхлела под гнетом неизбывной печали, что лежит на ней тяжким, воистину, могильным камнем уже три десятка лет. Печаль сия есть следствие жуткой и греховной тайны, к коей мне пришлось прикоснуться. И ужас, испытываемый мной, пред сей тайной, таков, что не в силах я был до сих пор ее никому раскрыть. Ибо душа моя трепещет и содрогается, как пред Геенной огненной, лишь при одном мимолетном воспоминании о тех страшных днях. Скорее всего, слабый и ничтожный человек, тварь Божья, не сподобился бы я на признание вплоть до самой последней исповеди пред смертной кончиной. Если бы не внезапное и ошеломительное обстоятельство, произошедшее несколько недель назад.