Поцелуй куниц на МЦК
Шрифт:
Мы внимали…
– И это сейчас, когда давно написана и ставится нашумевшая пьеса Ив Энслер «Монологи вагины»! – воскликнула Мива. – Ох, кобьетки, мои дорогие, это чужая цивилизация, и она часто открывается в мелочах и не только!
Богатые и знатные студентки под абайей – строгой традиционной накидкой в пол – носили брендовую одежду, туфли на высоких каблуках (лабутены пользовались большой популярностью); шкафы в их комнатах ломились от топовых сумок, ювелирных украшений и аксессуаров. Все делали макияж, а те, кто носил никабы, особенно старались выделить оставшийся островок лица, – ярко, по-театральному красили веки, глаза, ресницы, брови. В основном девушки оказались милыми, в меру
В выходные дни профессора-иностранцы собирались вместе и ездили на пляж. Законы не предписывали им носить абайи или никабы, но одежда должна была прикрывать тело как можно больше.
Мы помолчали и еще раз выпили. Мива была погружена в тот мир, и мы, вероятно, казались ей пресными.
– Расскажи о самом неприятном и самом приятном, что ты там видела, – попросила Энн.
– Это было не неприятное, а страшное!
Мива и страх несовместимы. Среди нас она была самая отважная.
Однажды в выходной день она отправилась на базар в поисках старинных монет, из которых, просверлив дырочку, делала браслеты и ожерелья.
– Вы, конечно, представляете восточный базар; там всегда крикливо, но в тот день ближе к полудню обычный торговый шум сменился тревогой, лязгали жалюзи – магазины закрывались. Полиция широкими рядами прочесывала базар и что-то выкрикивала. Я побежала, но, завернув за угол, увидела, как прямо на меня идет другой отряд полицейских. Это была облава! Чья-то рука схватила меня и затащила внутрь… Я оказалась в ювелирной лавке. Хозяин, пожилой араб, запер дверь и крикнул по-английски: «Беги в подсобку! Полиция собирает народ на базарную площадь, там сейчас будет казнь!» Фактически через стенку от себя я слышала вздохи толпы и… зухр – полуденную молитву, после которой совершается казнь. Меня начало выворачивать. Добрый мой спаситель подставил тазик и поддерживал лоб, как когда-то делала мама. Только ночью я пробралась в свою предоставленную школой квартиру и стала думать, как бы разорвать контракт (работать мне оставалось еще год).
Мы молчали.
– В Саудовской Аравии, – глаза у Мивы были словно повернуты внутрь, – смертная казнь для мужчин – это отсечение головы саблей, для женщин – побиение камнями.
– Охренеть, – выдохнула Энн.
Мы были пришиблены ее рассказом. Конечно, до нас доходили слухи, но тут живой свидетель в нескольких метрах от базарной площади! Каждый думал о своем. Я вспомнила сон про электрический стул. Первоначальное «приятное – неприятное» как-то истаяло, и про «самое приятное» мы даже не вспомнили. А вот Мива не забыла. Она сняла с шеи цепочку с серебряной монетой и положила перед нами.
– А вот это – самое лучшее, что там со мной случилось. Этой монете пятьсот лет, и подарил мне ее… принц на белом коне.
Она улыбнулась, слегка приоткрывая десны:
– Отгадайте, кто был сей принц?
Мы не знали.
– Старый саудовец – хозяин лавки, а монета – мой счастливый талисман, – закончила Мива и, поцеловав монету, снова надела ее на шею.
5
А в Москве продолжалась подготовка родительской квартиры к ремонту. В конце ноября 2019 года на улице было зябко, а в доме так жарко, что мы обливались потом, плохо спали и никак не могли сообразить, с чего начинать день. После многочасовых поисков в интернете, чтения отзывов, интервью с двумя-тремя прорабами в день мы неожиданно для себя остановили выбор на последнем претенденте. Это был невысокий полноватый малый лет сорока из Молдавии с хорошим русским, который на предложение составить
– А зачем? Я же назвал сумму за квадратный метр. А так, чего писать, время терять, – по рукам и все. Вернусь через месяц, и начнем.
Он уезжал на Рождество в свою молдавскую деревню. На том и расстались. Почему мы, люди подозрительные, рыская по интернету и проверяя отзывы о других ремонтниках, остановились на нем, я не знаю. Цены его мало чем отличались, а сроки ремонта при всего двух работниках звучали нереалистично – два месяца, но, увидев мои подскочившие брови, он согласился на два с половиной. Другие называли от четырех до шести месяцев. С удвоенными силами мы бросились разбирать квартиру, звонить перевозчикам, искать склад для вещей и квартиру для себя на время ремонта.
Однажды я приехала в Москву (дело было в начале перестройки) в компании двух галеристов и кураторов современного искусства, которые, почувствовав зарождающуюся на Западе моду на «бедное русское», собрались погулять по мастерским.
По Москве бродили женщины – распространительницы гербалайфа. В России тогда только появился сетевой маркетинг, который в Канаде уже сходил на нет. В нашем монреальском пригороде на дверях соседей висели списки, чего именно не следует предлагать. Почетное место занимали свидетели Иеговы, гербалайф и такие чистые стиральные порошки, что, по утверждению распространителя, их можно есть. Тут же следовала наглядная демонстрация. Но у этих русских женщин такие симпатичные, доверчивые лица, что я покупаю у них две пищевые добавки и дарю кураторам.
– Здоровья вам, – желают нам вслед.
Я привела кураторов в дом родителей на чай. Они скучали весь вечер, не обратив внимания ни на картины нонконформистов (для них это не современно), ни на пейзаж за окном. В. П. сказал:
– Какие нелюбознательные люди! Даже на гвозди Юккера не посмотрели.
У родителей со шкафа свешивались на веревке три тридцатисантиметровых гвоздя знаменитого мастера инсталляций, классика послевоенного немецкого искусства Гюнтера Юккера.
В Рейхстаге есть небольшая комната – молельный дом для трех главных религий мира: христианства, иудаизма и ислама. Условный христианский крест сделан из таких же гвоздей, торчащих острыми концами на зрителя. Длина их слегка варьируется, отчего они по-разному отражают свет, создавая сложный объем и мерцание. Я была под сильным впечатлением от этой его инсталляции.
Гвозди Юккера имеют еще свойство петь. Об этом я узнала много позже, когда осталась с ними один на один. Летом я креплю их в проем распахнутого окна, и они исполняют Песнь песней, дрожа на ветру, позвякивая то нежно, то по-заводскому, в зависимости от силы сквозняка.
– Уверена, мои парни не ожидали увидеть здесь Юккера, поэтому их рецепторы не включились, – засмеялась я. – Все же Квебек – это не Мекка современного искусства, как Нью-Йорк, Берлин или Лондон. Мальчики – типичные представители провинциальных галеристов, ну… как Фамусов – типичный представитель московского дворянства или Катерина – луч света в темном царстве.
В. П. расхохотался. Он ценил мои глупости, и я об этом знала, поэтому старалась как могла. Мама прискакала из кухни, а за ней мои дети, ее внуки:
– Чего смеетесь? Скажите, мы тоже хотим.
Мама любила, когда смешно, но сама шутить не очень умела, часто получалось обидно. А нам и сказать-то нечего. С чего это мы так развеселились, вроде как никаких причин не было. Свернули все на кураторов… Мама тут же подхватила:
– Они даже на вид из окна не посмотрели!
– Зато они не отрывали взгляд от твоей красоты!