Поцелуй медузы

Рябинин Виктор

– Слушай, Юля, если бы я от вас с Григорием Васильевичем в Минске дал деру, неужели ты в меня бы стреляла? – принялся требовать ответа у молодой женщины на давно мучавший его вопрос Сергунчик.

Григорий Васильевич на такую наивность громко, нарочито подражая легендарной лошади Пржевальского, заржал, а Юля слегка улыбнулась и деликатно промолчала. Но почему-то сразу стало ясно, что за ними дело не станет. Каждый из этой странной пары, несмотря на задушевность и компанейскость, вовсе не страдает комплексом чрезмерного человеколюбия и любой приказ выполнит без лишних колебаний. Максим это понял сразу, а вот подвыпивший Сергунчик никак не унимался.

– Ну, скажи, неужели бы ты пошла на страшный грех и замочила такого замечательного

и холостого мужика, как я? – продолжал шутливо канючить Козалёв.

– Вот что, ребятки, давайте сразу договоримся, – вдруг совершенно трезвым и спокойным голосом прервал козалёвские причитания Григорий Васильевич. – Вы должны сами понимать, что нам было приказано Максима доставить к адмиралу. Насколько я владею информацией, это очень важно. На всякий случай и Сергея с собой прихватили. Всякое могло случиться. Как говорится, Москва слезам не верит. Конечно, никакой стрельбы мы бы понапрасну не открывали. Но за Максимом кто-то следил, и эти люди могли нам помешать. Вот тогда бы мы с Юлей вмешались, да и Максиму бы подсобили, – и, пристально взглянув на кайфующего Сергунчика, серьезным голосом добавил: – Что же касается Сергея, то тут все просто: при проведении любой операции возможны потери, именуемые боевыми…

Услышав про «боевые потери», Сергунчик от неожиданности поперхнулся коньяком, который до этого интеллигентно цедил маленькими глотками, и громко закашлялся. Пряча улыбки, Максим и Юля дружно застучали по его спине, отчего ситуация и вовсе стала комичной. Отдышавшись и придя в себя, Козалёв на всякий случай проинформировал:

– Никаких «боевых потерь»! Лично я предпочитаю ни во что не вмешиваться и во всем действовать по принципу яиц! – От души насладившись недоумением аудитории, Сергунчик ехидно разъяснил свою позицию: – Когда актрисе Фаине Раневской предложили вступить в КПСС, она очень вежливо отшила агитаторов, мол, она всегда придерживается принципа яиц: участвовать, но не входить…

– Каких еще яиц?.. – попалась на удочку Юля, но затем, вникнув в суть цитаты легендарной и язвительной Фаины Георгиевны, вдруг зарделась и под торжествующие ухмылки троих мужчин только и пролепетала: – Фу, пошляки какие…

* * *

Перед самой посадкой «двадцать шестого» Григорий Васильевич с кем-то переговаривался по телефону из кабины пилота. Когда он снова вышел к попутчикам, все обратили внимание на его сосредоточенное лицо. Не вдаваясь в подробности, коротко пояснил: «Нас уже ждут!» и все остальное время молчал, что-то обдумывая.

Прямо с аэродрома в Кубинке на служебном микроавтобусе четверых пассажиров доставили в гостиницу «Космос». Сергунчик пытался «включить дурака», мол, его миссия с успехом выполнена, но он не требует поощрения, а скромно желает получить «добро» отбыть восвояси. Но после резкого и пронзительного Юлиного взгляда осекся и послушно примкнул к остальным. Из-за московских пробок, до места они добрались лишь к одиннадцати дня.

В фойе отеля Максиму и Сергунчику передали ключ от номера на седьмом этаже. Григорий Васильевич пояснил, что им на все про все – один час, дабы привести себя в надлежащий вид и быть готовым к встрече с адмиралом.

В весьма комфортном и уютном полулюксе, помимо двух широченных кроватей, обнаружился холодильник с баром, телевизор и неожиданно вместительный шкаф. На столике в ванной комнате радовали мужской глаз два комплекта бритвенных принадлежностей. Максим привел себя в порядок быстро, а Козалёв долго пыхтел, сопел и даже умудрился порезаться новым безопасным лезвием. Вытирая струйку крови с подбородка, он еще долго сокрушался, что, по всем признакам, в его жизни, словно в тельняшке, обозначилась темная полоса.

Максим давно научился, руководствуясь интуицией, давать первичную оценку сложившейся обстановке и тем более разбираться в людях. В этом деле он ошибался крайне редко. На войне иначе было нельзя. Сколько раз,

идя в атаку или организуя оборону, на самые важные участки он направлял внешне неказистых и даже угловатых парней, которые в итоге до конца, иногда даже ценой собственной жизни выполняли поставленную задачу. Потому и едва увидев Сергунчика, он сразу составил о нем свое мнение. На первый взгляд его былой однокашник по военно-морскому училищу (которого, если без лукавства, он помнил весьма смутно!) был весьма неглуп, в меру эрудирован, коммуникабелен, но чертовски хитер, излишне словоохотлив и удивительно изворотлив. При этом умудрялся принимать молниеносные, но взвешенные решения, опережая других. Таким его, решил Максим, сделала московская жизнь, где руководствуются в целях более-менее сносного существования формулой «ЧЧВ» – человек человеку волк. Страсть Козалёва к противоположному полу и кроличье желание постоянно совокупляться и вовсе казались безграничными и сокрушительными. Максим усмехнулся, припомнив, что пока он прошлым вечером разговаривал в ресторане с Григорием Васильевичем и Юлей, Козалёву потребовалось всего несколько минут, чтобы позволить Трубе утащить себя в какое-то подсобное помещение. Какая жестокая схватка мужского и женского естества там происходила, Макс не знал и не собирался расспрашивать Сергунчика, а тот, вернувшись за стол вместе с раскрасневшейся Вероникой, игриво шепнул ему: «О, я, я, дастиш фантастиш!» Что, очевидно, должно было означать: «Труба есть профессионал весьма высокого класса». Впрочем, буйные инстинкты Козалёва в конечном итоге являются его личным делом. Важно другое: Сергунчик в определенных обстоятельствах хотя и может увильнуть или уйти на крыло, но кинуть или подставить – вряд ли. Такой вывод сделал для себя Макс.

А в это время в ванной комнате, терзая бритвой двухдневную щетину, Сергунчик размышлял на тему: кто такой Макс и на кой ляд ее величество судьба опять свела их в этой жизни? По его мнению, Астахов был вполне нормальным парнем, но уж чересчур правильным, а оттого временами занудливым. В жизни себе не надо ни в чем отказывать, всегда считал Козалёв, тогда и на душе будет постоянно радостно. Между тем Макс показался Сергунчику вполне надежным мужиком, без закидонов и распальцовок, и Козалев даже стал продумывать вариант приглашения бывшего морпеха к себе начальником охраны. Уж этот точно не допустит, чтобы в офис приходили незнакомые люди и качали права. Выставит за дверь или оторвет голову…

Ровно через час в дверь педантично постучали, и на пороге появился рослый детина в темном костюме. Он улыбнулся и заявил, мол, адмирал по неотложным делам немного задерживается и гости приглашаются пообедать в гостиничный ресторан «Космос». Детина жестом предложил следовать за ним. Макс и Сергунчик не стали задавать глупых вопросов и шустро подняли задницы из мягких кресел.

Спустившись скоростным лифтом на первый этаж, они попали в огромный и почти пустой ресторанный зал. С десяток посетителей то ли арабской, то ли кавказской национальности в этот полуденный час что-то жевали, выпивали и заигрывали с размалеванными местными девицами. Обед прошел спокойно, если не считать долгих пронзительных взглядов Сергунчика на ноги сновавших вокруг молодых официанток в коротких юбчонках.

В своих эротических помыслах Сергунчик был не одинок. За соседним столом важно восседали четверо смуглых людей в белых хлопчатобумажных рубахах-галабиях (на Востоке их еще называют «кандура» или «дишдаша»). На голове у каждого красовался белый вязаный головной убор, именуемый гафией. А сверху был намотан большой платок – гутра, который удерживался двойным черным шнурком – икалом. У Максима эти тонкие познания восточного гардероба появились со времен чеченской кампании. На стороне моджахедов там воевали и арабы. Попав же в плен к федералам, они моментально открещивались от автоматов и камуфляжа, вспоминая обо всем своем, включая национальную одежду и древнюю культуру.