Поцелуй Морты

Старкова Елена

Нора подняла ягненка за задние ножки и переложила на алтарь. Несмотря на то что он был связан, малыш пытался вырваться, блея в смертельном ужасе, потаенным инстинктом понимая, что сейчас прервется его маленькая, такая короткая жизнь, которую ягненок еще и не успел понять, ведь она вся заключалась в черном, упругом вымени мамы, откуда лилось такое вкусное, такое сладкое молоко…

Нора крепко схватила ягненка за нижнюю челюсть, рывком задрала ему голову, тонкая шейка выгнулась, как веточка. Она перерезала ему горло недрогнувшей рукой прямо посередине белого пятна. Кровь хлынула потоком, яркая, маслянистая, и оставалось только удивляться,

как же много ее было в таком маленьком тельце…

– О матерь ночи, Лилит! Прими невинную жертву, напитайся кровью агнца и дай мне свою служанку на краткое время! Заклинаю тебя, богиня Черной Луны! – Голос Норы был настойчив и торжественен, она склонилась перед алтарем, на котором еще подергивалось жалкое черное тело ягненка.

На картине тоже произошли перемены – изображение Лилит с вожделением смотрело на алтарь абсолютно живыми глазами. Да и сама она из плоского изображения превратилась в реальное существо. Из прекрасных, полных и ярких губ показались длинные желтые клыки, как у крупной пантеры, а белки черных как смоль глаз покраснели, словно налились принесенной в жертву кровью ягненка.

Из-за картины вышла Лена в своем обыкновенном обличье. Руки девушки были безвольно опущены, а глаза крепко закрыты, как во сне.

– Благодарю тебя, богиня перекрестков и страшных снов! Твое могущество не знает предела!

Изображение Лилит на картине сомкнуло веки, и в это же мгновение глаза Лены широко распахнулись, а в них запылал желтый, наводящий страх яркий огонь, словно светились в темноте глаза крупного ночного зверя.

– Ты помнишь себя, Лена? Помнишь своего любимого? – Голос Норы подрагивал от волнения и радости, что обряд завершился без неожиданностей.

Лицо суккуба исказила страшная гримаса нечеловеческой муки. Припав к полу, она низко, утробно и жалобно завыла, как побитая собака. Нора приблизилась к суккубу и положила руку на плечо:

– Они обидели тебя, дорогая! – Нора словно пела голосом волшебной флейты. – Теперь у Димы будет ребенок, если ты не помешаешь свершиться этой несправедливости! Отправляйся к ней, отправляйся немедленно. Для тебя нет преград! Уничтожь ребенка, ввергни мать в пучину ужаса, а отца в бездну печали, и для тебя начнется новая жизнь. Иди и убей!

Лена, вытянув перед собой руки с внезапно удлинившимися пальцами, вышла, как призрак, сквозь стену. А Нора задернула занавес перед алтарем и упала на пол, полностью обессиленная…

Шухрат Кызылкумов очень сильно изменился за последнее время, и все, кто знал его достаточно близко, это заметили. Знаменитая добродушная улыбка больше не освещала его простое, смуглое лицо. Казалось, он похудел, потому что резче выступили все черты, впали щеки, губы прилипли к зубам, и ему порядком надоело отвечать на вопрос: «Ты не заболел?»

Шухрат очень плохо спал. А если и удавалось забыться сном на сбитых от бессонницы простынях, то вскоре его словно подкидывало на кровати, и до самого рассвета он то плакал, то шептал суры Корана, то мысленно обращался к своему другу Гарику Шпилевскому.

Его все время одолевал страх. Шухрату казалось, что он видит краем глаза какую-то тень, а когда резко оборачивался, тень исчезала. Еще было страшно посмотреть в зеркало, словно он ожидал увидеть в его серебристой глади что-то темное. Все ночи Шухрат жег свет, боясь остаться один на один с темнотой. Все время его преследовало гнетущее предчувствие чего-то

нехорошего, что поселилось рядом и уже не оставит его добровольно.

А сны! Ни одного нормального сна, пусть и неприятного, в последнее время! Наоборот, Шухрата преследовали кошмары из ночи в ночь, он просыпался в поту с рвущимся из груди сердцем и пересохшим горлом. Эта ночь была еще хуже предыдущих, миновала полночь, а он все не мог уснуть, лежал с широко открытыми глазами, таращась в потолок.

Он думал о Гарике. Пережить такое, как он, и врагу не пожелаешь, вот ужас-то! Шухрата передернуло: он вспомнил вчерашний свой визит к Шпилю в институт Склифософского.

Перед посещением он накупил чипсов, сырокопченой колбасы и сладостей, потому что Шпиль обожал все эти вредные продукты, и отправился навестить друга.

Шухрат с опаской открыл дверь указанной палаты и, заглянув, ахнул: выглядел Шпиль, без преувеличения, просто ужасно – краше в гроб кладут. Он никогда не был атлетом, а сейчас потерял не меньше половины своего обычного веса. Цвет лица напоминал простоквашу, а руки, лежащие поверх простыни, – куриные лапки.

– Шпиль, дружище, ты как? – Кум осторожно присел на краешек постели.

– Как я рад тебя видеть… – прошептал еле слышно Гарик.

Шухрат поставил на тумбочку передачу и посетовал, что спиртное не пропускают, а то бы он постарался, принес приятелю пива.

– Не до пива, быть бы живу, – сказал Гарик тоном умудренного жизнью старца. – Я вот тут почти не сплю, все думаю… Какое чудо, что я не погиб. – По его щеке побежала слеза. – Ослаб я совсем…

Впечатлительный и добрый по натуре Шухрат и сам чуть не разрыдался, глядя на друга.

– Вот возьми хоть Библию, хоть Талмуд или Коран. Там почти одно и то же написано, – слегка оживился Гарик, – ну вот сам посуди… Загляни в любую из трех книг и увидишь, что зло всегда соотносится там с тьмой. Может, эта святая терминология имеет гораздо более глубокий смысл, чем мы привыкли думать? Смерть ассоциируется с тьмой, а тьма со смертью. Дьявола называют Князем Тьмы, думаешь, зря? Зло – отражение тьмы в человеческом сердце, значит, возможно, что тьма является материальным носителем злой энергии. Если постараться, то можно подвести научную концепцию под это определение.

Шухрат молча достал из рюкзачка Коран и показал Гарику.

– Вот-вот! – обрадовался Гарик. – Как только выйду отсюда, первым делом отправлюсь к раввину…

Теперь, ложась спать в своей комнате общежития, Шухрат всегда клал рядом с собой Коран с таким расчетом, чтобы можно было его взять одним движением руки. Только уверенность, что святая книга однажды уберегла его от опасности, позволяла ему оставаться ночью одному. Особенно сейчас, когда многие студенты разъехались на каникулы и в здании воцарилась непривычная тишина. Уже почти засыпая, он вспомнил, как бабушка рассказывала ему старинную узбекскую легенду. Маленький Шухрат лежал тогда на большом айване, [6] застеленном огромным количеством ватных одеял – курпачи, с ворохом пестрых подушек в ситцевых цветастых наволочках.

6

Айван – терраса с плоским покрытием на колоннах или столбах (в среднеазиатских жилищах, мечетях и т. п.).