Поцелуй небес
Шрифт:
– Папа, папочка!. … Виктория в эти дни никак не могла определиться с обращением к Алексею и от этого даже немного сторонилась его. Ведь был уже папа-Леня – совершенно нормальный, добрый… Она, конечно, помнила Алексея и поначалу сильно скучала, даже плакала тайком в подушку, а потом все куда-то исчезло, скрылось под слоем новых впечатлений, чтобы вырваться бурным фейерверком именно теперь.
– Папа, папочка! – лошади, цирк, опилки и прожектора, победа и страх… Какой-то крохотный и очень затейливый ключик щелкнул в потайной дверце ее души, выпустив на свет целый мир, скрестивший детство и волшебство. Запах… Наверно, этот особый запах и лошадиные губы, берущие с ладони кусочки хлеба.
– Я тоже, я тоже хочу! – кричала Виктория
– Отпусти, пожалуйста, я сама!
– Не бойся, Женя, это совсем смирная старая кобыла. Учебное пособие, Ветеран труда, – шепнул на ходу Алексей. Какой уж там ветеран: Звездочка пошла рысью, унося забывшую обо всем на свете, счастливую Викторию. Девочка не хотела спускаться на землю, а просилась постоять в седле, но Леша объяснил, что циркового седла здесь нет, а без него ей теперь нельзя – уже большая. Зато Максим показал целую программу – выездку, прыжки и сальто на траве и даже стойку на руках в седле.
Евгения обмирала от страха и гордости. Дети, резвившиеся на лужайке, казались ей прекрасными, смелыми, необыкновенными. А то, что проделывал Алексей с Максимом, было просто невероятным, аж сердце зашлось.
– Прошу тебя, Леша, хватит, – взмолилась она. – А то я рожу прямо здесь преждевременно. Страх-то какой! И они засмеялись оба, простив в это мгновение друг другу все. Алексей обнял за плечи Женю.
– Навались-ка на меня сильнее, старушка, наверно, устала совсем… А все же здорово, что у тебя будет еще малыш. щщщщ …В начале сентября в роддоме немецкого города R Женя родила Анечку, осчастливив заждавшегося ребенка Леонида. Он был хорошим, заботливым мужем. Сильно выматывался на работе, не успевал заниматься с Викой, а теперь и с младшей понянчиться. Евгения считала бы себя абсолютно счастливой, если бы не знала, что где-то на этом свете живут Алексей и Максим, которых временами до жути хотелось видеть.
"Господи, – молила она. Помоги им быть счастливыми. Хотя бы как я." И виновато бросала на раскаленную тефлоновую сковородку шматок парного нежного мяса. Сознание вины чаще всего преследовало Евгению во время трапезы, в магазине или у плиты. Так уж устроена славянская душа – скорбит о голодных, сирых и босых. И у Евгении мысль занозой свербит – уж не голодны ли, есть ли у парня одежда, дом, уют? Она накупила Максиму целую коробку вещей вплоть до дубленки лет на 10 и для Алексея – огромный теплый канадский свитер. Большего она не могла себе позволить – не имела права заботиться. И знала: что-то более значительное он не возьмет.
Осенью 1982 стряслось много всякого. Шорников Леонид получил назначение в Кабул, где находился ограниченный контингент войск Советской Армии. Отставника Дорогова свалил инфаркт. А тут еще – "всенародное горе". Двенадцатого ноября с шести утра по всем программам радио зазвучала траурная музыка, сплошным потоком захлестнувшая убитую горем страну – умер Леонид Ильич Брежнев. И так у Евгении на душе тяжело, через недель в Кабул выезжать надо, отец в больнице а здесь скорбные траурные репортажи В прихожей робкий звонок.
– Кого еще там несет? – закинула Женя в ванну грязные пеленки. За дверью стоял Алексей.
– Слава Богу! Наконец-то! – с облегчением вздохнула она, будто давно уже заждалась. И лишь через несколько секунд опомнилась: – Ты-то откуда свалился? Извини, я обалдела, в комнату не приглашаю…
Оказалось, что Алексей был вызван срочной телеграммой, отправленной медсестрой по просьбе больного, в обход Татьяны Ивановны. Понял Михаил Александрович, что не подняться ему уже и решил с зятем проститься. Даже не столько проститься, как исповедаться. Да и не с зятем, а с "сынком", как в своей переписке,
…Сидели они с матерью вдвоем часов до пяти, возвращения Алексея из госпиталя дожидались. Наконец, не выдержала Татьяна Ивановна, поднялась:
– Пойду к Мише. Боюсь, разговор у них тяжелый вышел. А ему всякое волнение сейчас опасно. Но уже в больничном коридоре встретила Татьяну Ивановну медсестра и радостно сообщила:
– А Ваш муж бульончику поел и даже куриную котлетку. За разговором и не заметил, как проглотил – очень уж посетитель веселый оказался.
Дома Алексей рассказал, что пришли они с Михаилом Александровичем к единодушному решению: Раз надо жене при муже быть – пусть в Кабул едет. А девочке уже двенадцать лет, ей учиться надо. Поживет пока Виктория с отцом в Одессе. Город приморский, климат отличный, условий жизни у Алексея хорошие, да и Максиму веселее будет. А там ситуация прояснится – Бог даст, дед из больницы выйдет или война эта проклятая кончится.
Вернувшись из школы, Вика застала подозрительно притихшее и вкрадчиво-любезное семейство. Здесь оказался и отец, папа-Леша, о приезде которого никто ей даже не сообщил. Бабушка с мамой, заискивая и пододвигая поближе к к ее тарелке с блинчиками вазочку с вареньем – любимым, клубничным, припрятанным "для гостей", изложили суть дела. Виктория поняла только, что ни уютного дома в Германии, ни этой солнечногорской жизни уже не будет, как не будет и поездки в загадочную южную страну с мамой и Анечкой. Брошенная, лишняя, никому не нужная. Она поднялась из-за стола, не притронувшись даже к варенью и невнятно пробормотав: "Меня во дворе Галка ждет" – схватила с вешалки пальто и громко хлопнула дверью.
Женя вздохнула и виновато посмотрела на Алексея:
– У нее характер стал просто невозможный. Что ни скажешь – тут же на дыбы. Ничего не поделаешь – переходный возраст. Они же теперь акселераты. Двенадцать лет – считай подросток. Месячные недавно начались, а по уму ребенок.
Через полчаса Алексей поднялся:
– Пойду во дворе погляжу. Он знал, где искать дочь, потому что сам много лет назад заприметил это место – кусты за гаражами, где можно было уединиться и помечтать. На поломанной скамейке, притащенной сюда, видимо, с детской площадки, кто-то сидел, светясь в сумерках белой с помпоном шапкой. Алексей опустился рядом. Вика отвернулась, но не ушла. Руки с короткими грязными ногтями крутили коробку из-под сапожного крема.
– Это что у тебя? Можно глянуть? – взял он коробочку, оказавшуюся необычно тяжелой.
– Бита для классиков. С песком, – сурово пробормотала она, и по голосу Алексей понял, что девочка плакала. И тогда осторожно он взял ее маленькую теплую руку, пахнущую гуталином и землей, и прижал к своей щеке.
– Я люблю тебя, детка, – запнулся, чуть не сказав "Женька" и задохнулся от жалости к этой девочке, к Жене, к себе, к слабеющему старику в больничной палате… Дочка прижалась к нему – худенькая, цыплячьи косточки под пальто, шмыгающий нос.