Поцелуй перед смертью

Левин Айра

Птичьи крики постепенно затихли. В ветвях росшего поблизости дерева он заметил отблеск металла. Значит, это там его подстерегает снайпер. Он стал заползать глубже в кусты, волоча за собой винтовку. Его тело стало липким от холодного пота, его колотила дрожь, и он боялся, что японец услышит, как под ним шуршат листья. Винтовка, казалось, весила тонну.

Наконец он подобрался к дереву метров на семь и разглядел в ветвях скорченную фигуру. Он поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Хор птиц взорвался снова. В кроне дерева не произошло никакого движения. Потом с него вдруг свалилась винтовка, и он увидел, как снайпер неуклюже скользит вниз по лиане. Он соскочил на землю и тут же поднял руки.

Это был маленький желтый человечек в смехотворном камуфляже из листьев и веток. Изо рта у него рвался перепуганный лепет со странными модуляциями.

Держа японца под прицелом, он встал на ноги. Японец был перепуган не меньше его: желтое лицо дергалось, колени дрожали. Он был перепуган даже больше, потому что на штанах спереди у него расплывалось мокрое пятно.

Он с пренебрежением глядел на жалкую фигуру противника. Теперь он уже твердо стоял на ногах, пот больше не лился у него по спине, а винтовка, нацеленная на эту дрожащую карикатуру на человека, казалась продолжением его рук. В голосе японца была мольба. Желто-коричневые пальцы шевелились, умоляя о пощаде.

Он медленно спустил курок. Даже не ощутив отдачи приклада в плечо, он глядел, как на груди японца расцвело черно-красное пятно. Человечек упал и начал скрести землю руками.

Крики птиц напоминали ему брошенную в воздух пачку разноцветных карточек. Поглядев на поверженного врага минуту-другую, он повернулся и зашагал прочь — такой же легкой и уверенной походкой, какой шел со сцены актового зала после получения свидетельства об окончании школы.

В январе 1947 года он был демобилизован. На груди у него красовались медали «Бронзовая звезда» и «Пурпурное сердце». В его истории болезни было записано, что на правой стороне груди у него остался шрам от ранения осколком снаряда. Вернувшись домой, он узнал, что за время его отсутствия отец погиб в автомобильной катастрофе.

В Менассете ему предложили несколько вакансий, но он все их отверг, как не обещающие быстрого продвижения по службе. Матери хватало на жизнь денег, полученных за отца от страховой компании, к тому же она опять стала брать шитье на дом. Пооколачивавшись в Менассете пару месяцев в ореоле бранной славы и довольствуясь выплачиваемыми ему федеральным правительством двадцатью долларами в неделю, он решил поехать в Нью-Йорк. Мать была против, но он уже достиг совершеннолетия и не был обязан считаться с ее мнением. Некоторые соседи с удивлением спрашивали, почему он не хочет поступить в университет — ведь за обучение будет платить правительство. Но он считал, что университет — ненужная остановка на пути к несомненно ожидавшему его успеху.

В Нью-Йорке он сначала поступил на работу в издательство, где, как его заверил начальник отдела кадров, способному человеку открываются большие возможности. Но он выдержал однообразную работу в отделе пересылок лишь две недели.

Затем он поступил в универмаг — продавцом в отдел мужской одежды. Там он задержался на месяц — и то лишь потому, что имел право покупать себе одежду с двадцатипроцентной скидкой.

К концу августа, пробыв в Нью-Йорке пять месяцев и сменив шесть мест, он опять ощутил внутреннее чувство неуверенности оттого, что им никто не восхищался и он ни в чем не преуспел. Он засел в арендованной им квартире и занялся глубоким самоанализом. И решил, что, если в тех шести местах, где работать он попробовал, ему не подвернулось ничего подходящего, маловероятно, что больше повезет в следующие пять месяцев. Он взял ручку и составил объективный, как ему казалось, список своих качеств, достоинств и талантов.

В сентябре он поступил в театральную школу, которую ему, как участнику войны, тоже оплачивало правительство. Поначалу

преподаватели предсказали ему блестящую сценическую карьеру: он был хорош собой, умен и обладал звучным голосом, хотя ему сказали, что он должен будет избавиться от акцента, характерного для жителей Новой Англии. Поначалу он был полон надежд. Потом обнаружил, как много труда требуется для того, чтобы стать актером. Преподаватели предлагали ему упражнения типа: «Посмотрите на эту фотографию и постарайтесь выразить лицом и движениями, какие она у вас вызывает чувства». Ему подобные задания казались идиотизмом, хотя другие студенты как будто воспринимали их всерьез. Единственное, чем он занялся с усердием, так это дикцией: его обескуражило слово «акцент». Он всегда считал, что акцент может быть у других, но никак не у него.

В декабре, когда ему исполнилось двадцать два года, он познакомился с довольно привлекательной вдовушкой. Ей было за сорок, и у нее имелись немалые денежки. Они встретились на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы. Как они потом решили, знакомство это произошло при весьма романтических обстоятельствах. Попятившись к кромке тротуара, чтобы не попасть под автобус, она оступилась и упала в его объятия. Этот инцидент напугал и смутил ее. Он же высказался в юмористическом духе о способностях и внимательности нью-йоркских водителей автобусов, потом они прошли по Пятой авеню до весьма приличного бара, где выпили по две рюмки мартини, за которые он расплатился сам. В последующие недели они ходили смотреть элитное кино в маленьких кинотеатрах и обедали в ресторанах, где полагалось давать на чай трем или четырем служащим. Он оплатил много счетов, но на этот раз не своими деньгами.

Их связь продолжалась несколько месяцев, в течение которых он постепенно забросил театральную школу — это не причинило ему особых терзаний, — и привык сопровождать ее по магазинам, где многое покупалось для него. Поначалу он несколько стеснялся очевидной разницы в их возрасте, но вскоре это прошло. Однако у него были другие основания испытывать неудовлетворенность положением вещей: при красивом лице у нее было тело отнюдь не молодой женщины и, во-вторых (что было гораздо важнее), он узнал от лифтера в ее доме, что она меняла молодых любовников каждые шесть месяцев. Похоже, мрачно думал он, мне опять ничего не светит. По истечении пяти месяцев, когда она перестала спрашивать, с кем он проводит те ночи, когда не видится с ней, он решил опередить ее и сказал, что ему надо вернуться домой, потому что у него тяжело заболела мать.

Он действительно вернулся домой, предварительно срезав с костюмов бирки дорогих магазинов и заложив швейцарские часы. Первую половину июня он слонялся по дому, сетуя на то, что вдова не была моложе, красивее и более склонной к постоянному союзу.

Он начал строить планы и решил, что, пожалуй, все же поступит в университет. Лето он проработал в галантерейном магазине, поскольку, хотя по закону о трудоустройстве вернувшихся с войны солдат ему не придется платить за обучение, ему нужны будут деньги для того, чтобы держаться наравне со своими однокурсниками — а он собирался поступить в первоклассный университет.

В конце концов его выбор остановился на университете Стоддард в городе Блю-Ривер, штат Айова. Этот университет считался чем-то вроде загородного клуба для отпрысков богатых граждан Айовы. Он легко поступил в Стоддард — ведь у него был прекрасный школьный аттестат.

В первый год он подружился с прелестной девушкой со старшего курса, дочерью президента международного концерна сельскохозяйственного оборудования. Они вместе прогуливали лекции, вместе спали. Однако в мае она сказала ему, что дома ее ждет жених и что к их отношениям не стоило относиться всерьез.