Поцелуй вдовы
Шрифт:
Хью сдержал улыбку. Он догадывался, что Робин предпочел бы сесть подле старшей сестры, которая робкой улыбкой подтверждала приглашение Пиппы. Кивнув, он дал сыну понять, что тот может сесть с девочками, а сам расположился с другой стороны прохода.
Вдруг все засуетились, и Хью повернулся ко входу.
То, что он увидел, потрясло его до глубины души. У него даже на миг перехватило дыхание. К нему по проходу направлялась леди Джиневра в бархатном янтарном платье с черной отделкой. С ее талии свисала золотая цепочка с золотым, украшенным эмалью футляром для ароматических шариков и крохотными часиками, усыпанными черными бриллиантами.
– Лорд Хью, простите, что заставила вас ждать. Мне нужно было обсудить кое-какие вопросы с музыкантами. У Пен есть любимые танцы, и я хотела убедиться, что они включили их в свой репертуар. – Ее голос был мягким и мелодичным, а улыбка дьявольской. Она была полна сладких обещаний и околдовывала.
Хью вспомнил слова епископа Винчестерского о том, что эта женщина могла заставить мужчин пасть перед ней на колени только колдовством. Тогда Хью посчитал это заявление чепухой, но сейчас он стал сомневаться в этом.
Джиневра посмотрела на детей. Робин поспешно вскочил на ноги и поклонился.
– Добрый вечер, Робин, – улыбнулась она ему. – Пиппа, сядь со мной, иначе ты будешь болтать без умолку. – Игнорируя возражения младшей дочери, она спокойно дождалась, когда та выйдет в проход, и повела ее ко второй огороженном скамье.
– Лорд Хью… тут хватит места для троих.
Хью, еще не оправившийся от потрясения, занял свое место. И тут же его окутал исходивший от Джиневры аромат, в котором смешивались запахи вербены, лимона и розовой воды. Он ненавидел тяжелые духи, которыми пользовались придворные дамы, чтобы забить запах пота. У Джиневры же духи были нежными и тонкими, они будили чувства. Хью порадовался, что не поленился помыться после долгого путешествия и надеть чистое белье. И тут же разозлился: он здесь не для того, чтобы поддаваться чарам Джиневры Мэллори!
Священник начал вечернюю службу. Все присутствующие знали церемонию наизусть. Джиневра машинально давала нужные ответы, однако ее мысли были заняты совершенно другим. Ее появление произвело на лорда Хью именно тот эффект, которого она добивалась. Хоть он и попытался скрыть свои эмоции, она успела заметить, что он был потрясен.
Когда во время благодарственной молитвы Джиневра склонила голову, на ее устах играла довольная улыбка.
Под праздничный перезвон колоколов семья и гости покинули часовню. Домочадцы поздравили Пен и подарили ей цветы и всякие безделушки. Девочка с улыбкой принимала подарки, а Пиппа объясняла Робину происходящее, давая характеристику каждому подарку и поясняя, кто этот подарок преподнес.
– Симпатичный футляр для ароматических шариков, видишь? Его подарила смотрительница буфетной. Наверное, она положила туда какие-нибудь травы со сладким запахом… Пен, можно понюхать? Как ты думаешь, мальчик, они уберегут от чумы [8] ?
– Здесь нет чумы, – сказал Робин. – А меня зовут Робин.
– Ой, я все время забываю, – без тени смущения заявила Пиппа. – Забываю, потому что у нас редко бывают мальчики… такие, как ты. Настоящие, а не слуги и грумы.
8
Ароматические шарики использовались и как противоинфекционное средство.
– Как
Ему очень хотелось сделать Пен подарок, и он мысленно перебирал содержимое сундука в поисках чего-нибудь, что могло послужить подарком.
Вдруг он сообразил, что Пиппа молчит, причем довольно долго, что было совершенно нехарактерно для нее. Посмотрев на девочку, он увидел, что уголки ее губ удрученно опущены.
– Ой, я не хотел тебя обидеть, – поспешил он исправить положение. – Я тут думал кое о чем, а ты мешала мне.
Пиппа моментально просияла:
– Я знаю, что говорю слишком много, все так считают. Но вокруг столько тем для разговора. Ты согласен?
Робин покачал головой:
– Вообще-то нет.
Джиневра, шедшая позади детей, слышала их диалог и непроизвольно покосилась на Хью. Его лицо снова стало добрым и ласковым, у глаз собрались морщинки.
– Интересно, эта барышня заговорила сразу, как родилась? – спросил он. В его голосе слышался сдерживаемый смех.
– Как только Пиппа появилась на свет, она тут же улыбнулась, – ответила Джиневра. – У нее всегда был жизнерадостный характер.
Хью увидел, что к ним спешит пожилой мужчина в отделанном мехом гауне, который говорил о его статусе ученого, и в черной шапке с завязанными под подбородком тесемками.
– О Боже, я так хотел первым поздравить Пен, но задержался в часовне. Мастер Грайс хотел обсудить со мной один текст. Теперь, получается, я последний, – задыхаясь от бега, бормотал он. – Мне бы не хотелось, чтобы моя милая девочка подумала, будто я забыл о ней.
– Такого просто не может быть, магистр Говард, – успокоила его Джиневра. – Лорд Хью, позвольте представить вам магистра Говарда. Он учитель девочек. А раньше он был и моим учителем. – Ее глаза блеснули, когда она устремила на Хью пристальный взгляд. – Полагаю, у вас возникнет желание побеседовать с ним на предмет вашего… – Нахмурившись, она колебалась, подыскивая правильное слово. – Вашего…
– Моего расследования, – вежливо подсказал Хью. – Думаю, вы, леди Джиневра, искали именно это слово. – Он поклонился пожилому учителю.
– О великий Боже! – воскликнул тот. – Но что, сэр, вы можете здесь расследовать?
– Это не тема для разговора во время праздника, – так же любезно сказал Хью и последовал за Джиневрой в пиршественный зал, который был отделен от коридора резной перегородкой.
В честь праздника длинный стол, установленный на помосте, был застлан белой дамасской скатертью.
Музыканты, расположившиеся в галерее над столом, играли веселую мелодию. Позади стульев, предназначенных для гостей и членов семьи, стояли пажи с белыми салфетками и кувшинами – им предстояло наполнять вином кубки, которыми на сегодняшний вечер заменили обычные кружки из рога.
Поварята бегали вокруг стола, разнося дымящееся мясо, нарезанное кухаркой на разделочном столе в углу зала.
Второй стол, более длинный, чем первый, был установлен перпендикулярно помосту и тянулся до конца зала. В центре этого стола – он предназначался для домочадцев и слуг – стояла огромная серебряная солонка. Она как бы являлась ориентиром для определения статуса домочадцев: те, у кого статус был выше, усаживались ближе к тому концу стола, который был обращен к возвышению, то есть «над солонкой». Те, кто в домашней иерархии занимал более низкое положение, садились «под солонкой».