Поцелуй зверя
Шрифт:
Но сегодня, в такой день, когда, может быть… А вдруг?! Каждый раз ведь надеешься… Даже какой-нибудь одинокий старичок, сидя на своей холодной кухоньке в этот день мечтает о чуде. Так уж повелось… Так веселее. Надежда и все такое…
Это было больно и трудно. Но каждый год приходилось признать — чудес не бывает.
— Никто тебе не поможет, кроме тебя самой.
Юлия сказала это без выражения. Будто заклинание или заговор — прямо как тот жрец.
— Никто, — повторила она. — Тем более какие-то хреновы шаманы… с дохлыми курами…
Она вернулась
Из прихожей прямо в ботинках прошла в комнату. С минуту, хмурясь и закусив губу, неподвижно смотрела на стену около письменного стола, а потом быстро подошла и сняла со стены стильное черно-белое фото с неоготическим собором. Долго, задумчиво разглядывала подпись под картинкой. «SAGRADA FAMILIA». Провела ладонью по пыльному стеклу, нежно погладив вершины башен, словно сделанных из мокрого песка. И, отвернув изображением к стене, спрятала картину за занавеску.
Потом, уже не колеблясь, подошла к кровати, решительно сунула руку под подушку — в ладони переплелись запутанным клубком круглый кулон на серебряной цепочке и деревянные четки с треснутым католическим крестом. Торопливо, словно боясь того, что делает, она бросила их в верхний ящик письменного стола.
…Стоило открыть тяжелую дверь подъезда, и лицо схватил колючими промерзшими варежками мороз.
Юлия сощурилась, глядя на голые ветви в обледенелых снежных наростах, на бледное, невыспавшееся небо. Глубоко вдохнула запахи зимы с легким ароматом Нового года. Субтильная тетенька неопределенного возраста, спотыкаясь и поскальзываясь на нечищеном тротуаре, упорно волокла мимо Юлии пушистую елку.
— Ай! Черт…
Поскользнувшись, Юлия чуть не наступила на человеческую руку. И так колдобины сплошные, а тут еще…
— Твою мать!
Она брезгливо обошла выкатившееся прямо на дорогу тело.
— Задолбали… — проворчала она сквозь зубы. Каждый раз, выходя из подъезда, она натыкалась на этого алкаша. Он попадался ей на глаза уже, наверное, с месяц. Юлия запомнила его — уж очень он отличался от других «синяков», облюбовавших ближайший винный магазин. Во-первых, поведением.
Уместных алкашей давно уже был выработан строгий график жизни, почти что режим, как в санатории. Утром — пьют у палатки, днем расползаются по домам и подъездам — отсыпаться. А к вечеру снова стекаются к родному «пятачку» и пьют уже до упаду. Этот же непонятный бомж светился на улице в самое неурочное время, почти всегда в одиночестве, почти всегда в «коматозе». Да еще его красная куртка отличала бедолагу от других «собратьев»: все еще яркая, несмотря на слои как застарелой, так и свежей грязи, с рыжим мехом на капюшоне. Под курткой — вельветовые штаны сочно-болотного цвета: явно хорошие, качественные вещи, хотя и не новые. Лица его никогда не было видно — оно глубоко пряталось в капюшон, и серые, грязно-мокрые патлы свисали почти до подбородка. Все это вместе, да еще что-то, не поддающееся анализу, безошибочно выдавало в нем недавно «павшего».
— Господи, Господи, — причитали старушки у подъезда, — Боже ж ты
— Что делают, то и делается. Эх-х…
Видимо, старушкам он тоже примелькался. Проходя мимо лавочки, Юлия услышала обрывок прочувствованного диалога.
— Не дают людям жить — и все тут. Мужик ведь — он что? Он работать должен! — громко рассказывала тетка в меховой ушанке. — Деньги должен в дом приносить, а где ему работать?! Эти, прости господи, мобильники продавать? А? Вот то-то… А без нормального занятия он и семью не может прокормить — и кому он нужен такой? И что ему делать?!
— Что делать… — грустно качала маленькой головкой в шерстяной шапочке ее товарка. — Только пить горькую…
— Ох, жизнь…
— Что дальше-то будет?
— Гибель русского народа, вот что. Это заговор — я тебе говорю! Войной нас не загубили, так миром загубят.
— Ясное дело, ясное дело…
На подходе к метро Юлия привычно дремала, плетясь в медленном потоке сгорбленных спин, в запахе перегара и кислой капусты. Впереди — как всегда прямо на дороге, заставляя толпу застопориваться, стояла черная полированная гранитная плита. На ней ажурным почерком — посмертная надпись под фотографией грустноглазой красивой девушки с длинными прямыми волосами. Юлия всегда смотрела на рекламу ритуальных услуг, гостеприимно приглашающую в смерть.
За плитой чернел зияющим отверстием в бетонной стене душный переход к метро и пригородным электричкам. И толпа покорно шла туда, смирившись с тем, что каждое утро начинается с этого «мементо мори». Казалось, что каждый день они умирали, входя в эту черную пасть… А впрочем, так оно, возможно, и было?
На работе, как и следовало ожидать, сегодня все оказалось немного не так, как обычно. По сути, работа стояла — возились так, по мелочам: кому маску освежающую сделать, кому бровки покрасить, а в основном — чай, кофе и шампанское в тесной уютной подсобке.
— Юлек, шампусика!
— Не, Мань… не хочу.
— Хорошее, — убеждала Маня. — Мне клиент принес. Французское! Всем по глоточку…
— Спасибо…
Юлия смотрела на веселые пузырьки в стакане недоверчиво, даже опасливо. Она не пила с того самого сентября… Да и не хотелось. К тому же целый день нет-нет да и возникала перед глазами эта рука, на которую она сегодня чуть не наступила. Заскорузлая, покрасневшая кожа, вспухшие пальцы, грязные ногти с подозрительным коричневато-ржавым оттенком. Лучше было не думать о предположительном составе этой грязи.
— Не узнаем мы тебя, Малеева, — осуждающе сказала мужской мастер Маня, разливая французское шампанское по разнокалиберным чайным чашкам.
— Да, Юлек. С тех пор как ты в Испании отдохнула — не пьешь, не куришь, не… Печально это как-то, — подозрительно покачала аккуратной головкой мастер маникюра Мариша.
— Ничего не рассказываешь, — печально согласилась администратор Зоечка. — Ладно, это твое дело…
— Но то, что ты все время грустная, будто тебя убили — это уже наше дело!