Почем килограмм славы (сборник)
Шрифт:
– Ничего не понимаю, – сказал хмуро Трошкин.
– Суд уже был, – сообщил Мальцев. – Тем двоим дали по четыре года. Они так, мелочь… А этому, – профессор ткнул в портрет, – восемь! Отвратительная личность, мародер! У него еще и пистолет был… Так те двое сидят в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно?
– Нет! – отрезал Трошкин.
– Господи! – развел руками Мальцев. – Я сажаю вас к этим. – Он указал на дверь, вероятно, подразумевая под дверью Среднюю Азию. – Они думают, что вы – он! – Профессор ткнул в
– Не согласен.
– Почему? – растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.
– У меня работа, дети. Елка на носу. Пусть милиция этим занимается, пусть еще раз у них спросит. И вообще… – Трошкин поморщился. – Не получится это у меня. Да и неэтично…
– Этично – неэтично! – передразнил профессор. – У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут. А надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом – так, что только голова торчит, – и возят по городу. А над ним янычар с мечом. И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик!.. мечом над чаном, – Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, – так что, если вор не нырнет – голова с плеч! Вот он весь день в дерьмо и нырял!
– Так то Турция, там тепло… – неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.
…А через год попал я в слабосилку. Все оттого, что ты не шлешь посылку, —пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.
Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца:
– У-у… Глаза выколю!
Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.
– Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень – меньше помнется.
– Ладно.
– Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! – крикнула бабушка маме.
– Мама! – позвала мама из кухни. – У тебя пирожки горят!
Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда…
Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.
Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.
– Убегать? – спрашивал Славин.
– Канать, обрываться.
– Правильно… Сидеть в тюрьме?
– Чалиться.
– Квартирная кража?
– Срок лепить. Статья сто сорок пятая.
– Ограбление?
– Гоп-стоп. Статья двадцать шестая.
– Девушка?
– Маруха,
– Нехороший человек?
– Падла.
– Хороший человек?
Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.
– Сейчас… – Он нашел в книжке нужное слово. – Зараза, – прочитал он и удивился: – Да, точно, зараза!
По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский газик.
– Очень похож! – говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.
– Поработали, – похвастал Славин. – А волосы?
– А что волосы? – не понял Бейсембаев.
– Парик! – торжествующе сказал Славин.
– Можно? – спросил майор.
– Можно, – без особой охоты разрешил Трошкин.
Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.
– Да вы сильней дергайте, – сказал Славин. – Спецклей! Голову мыть можно!
– Очень натурально, – опять похвалил майор.
– Скажите, Хасан Османович, – спросил Славин. – Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?
– Да как вам сказать… – Майор уклончиво улыбнулся. – Можно догадаться…
– Почему? – встревожился Славин.
Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:
– Этот добрый, а тот злой…
Раздвинулись массивные ворота, и газик въехал в тюремный двор.
– Вот ваша «палата». – Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.
– А где моя кровать? – спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.
– Нары! – поправил Славин. – Вы должны занять лучшее место.
– А какое здесь лучшее?
– Я же вам говорил – возле окна! Вот здесь…
– Но тут чьи-то вещи.
– Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?
– Помню, – с тоской сказал Трошкин.
Во дворе ударили в рельсу.
– Ну все! – заторопился Славин. – Сейчас они вернутся с работы. – Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился: – Если начнут бить – стучите в дверь…
Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:
– Ограбление – гоп-стоп. Сидеть в тюрьме – чалиться. Хороший человек – зараза…
В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий – Доцент! Рубашки на нем не было, и все – и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.