Почему РФ – не Россия

Волков Сергей Владимирович

Более того, до середины 30-х годов преподавание истории было вовсе запрещено, да и потом, когда оно было восстановлено, информативность школьных и вузовских учебников была потрясающе низка (особенно снизившись в конце 50-х — начале 60-х годов) и просто несопоставима с дореволюционными и зарубежными; по большому счету изучение истории до конца 80-х годов так и осталось в русле идеи «большого мазка». Исторические курсы практически дублировали курс обществоведения и давали крайне скудные знания по конкретной гражданской истории. Для коммунистического режима преподавание и изучение истории никогда не представляло самостоятельной ценности, оно призвано было на конкретных примерах подтверждать правоту марксистско-ленинского учения, и неизбежно носило комментаторский, иллюстративный характер. При таком подходе история страны до 1917 г. представляла собой историю «классовой борьбы»,

а после — историю КПСС. Результатом представлений о сравнительной важности «истории» и «предыстории» стало то, что вся история России до XIX в. была втиснута в один небольшой учебник и занимала в курсе отечественной истории едва ли одну шестую часть, зато нескольким последним десятилетиям в программе отводилось больше места, чем всем предшествующим тысячелетиям человеческой истории.

Наконец, в советской школе история воспринималась едва ли не в большей мере по курсу литературы (который был составлен соответствующим же образом), поскольку яркие литературные образы несравненно лучше и прочнее входили в сознание учащихся (как и всякого человека). Увы, до сих пор большей частью представлений о прошлом мы обязаны не фактам, а мнениям «уважаемых людей». Обучение истории по литературе имело следствием не только то, что история стала восприниматься как литература, но и культ «авторитетов», без осмысления того, что данный человек мог знать в каждом конкретном случае. Прямым следствием этого стало то, что слой лиц, которые непосредственно формировали общественное мнение как до, так и особенно после начала 90-х годов (журналисты, публицисты, историки-популяризаторы и даже историки-ученые) оперировали не столько цифрами и фактами, сколько высказываниями известных лиц, цитатами из мемуаров, даже не ставя вопрос о степени их достоверности и представительности (между тем для человека его личные впечатления всегда важнее, а бросаются в глаза, производят впечатление и запоминаются прежде всего как раз исключения, а не обычные вещи). Жонглирование яркими примерами и до сих пор остается основой аргументации при обращении к широкой аудитории, и искажение реальной картины чаще всего происходит именно оттого, что исключения и правило меняются местами. Как ни смешно, но до сих пор для большей части населения главным источником представлений о Российской империи конца XVIII — начала XX вв. является сатирическая беллетристика (хотя писать историю СССР, имея в качестве основного источника журнал «Крокодил», почему-то никому в голову не пришло).

Между тем по объему публиковавшейся фактической информации императорская Россия несопоставима с советской (в справочниках можно найти информацию о владельце мясной лавки в заштатном городе или телеграфисте на забайкальской станции, но не о советском замминистра), но сам факт её существования остается для наших современников по большей части неизвестным. В свое время крупным успехом «гласности» почиталась публикация в «Известиях» нескольких строк о вновь назначаемых министрах. Когда несколько лет назад вице-премьер очень гордился тем, что «мы впервые за всю многовековую историю России заставили чиновников обнародовать сведения о доходах», некому было рассказать ему, что до 1917 г. ежегодно (2–3 раза в год) публиковались списки гражданским чинам 1–4-го классов (4-й класс — уровень университетского профессора, директора гимназии и т.п.), где не только подробнейшим образом было расписано получаемое на службе содержание (со всеми столовыми, квартирными, добавочными и т.д.), но имелись и не менее подробные сведения о том, какое за ним лично и какое за женой имеется имущество, причем раздельно указывалось родовое и благоприобретенное (до таких высот современная государственная мысль подниматься не рискует). Справочников — ежегодных (а то и ежемесячных) издавалось огромное количество, причем одновременно и по чинам, и по ведомствам, и по губерниям, и они охватывали практически всех лиц, состоявших на военной или гражданской службе вплоть до самых низших, в том числе и тех ведомств, бытие которых в СССР было покрыто глубочайшей тайной (чего стоит, например, издававшийся 2–3 раза в год «Общий состав Отдельного корпуса жандармов»). А вообще, чтобы представить себе, чем была старая Россия и было ли там, к примеру «гражданское общество», достаточно полистать какую-нибудь губернскую «Памятную книжку», обнаружив в каждом уезде десятка полтора действительно самодеятельных обществ, созданных жителями (мещанами, крестьянами) без всякой команды сверху — от «взаимного кредита» до «покровительства животным».

От старой России много чего осталось, но похоже, что люди просто не хотят знать, какой она была на самом деле.

Вместо того, чтобы эмоционально дискутировать о степени её «цивилизованности», логичнее было бы просто посмотреть, как решались в её законах те или иные вопросы, были ли вообще сколько-нибудь заметные отличия от других стран в сфере, например, свободы предпринимательства, финансового и административного права и т.п. Огромное по объему, логичное и тщательно детализированное законодательство империи наглядно свидетельствует, что она была совершенно нормальным европейским государством, стоявшем вполне на уровне своего времени, а по ряду вопросов выглядевшим даже «прогрессивнее» многих из них. Но, судя по крайней редкости обращения как к корпусу российских законов, так и вообще к массовому материалу (скажем, судебной практике), желающих в этом убедиться весьма мало.

Впрочем, когда дело касается создания мифологического образа, игнорируются даже вполне очевидные общедоступные факты, а обычные для всякого государства вещи подаются как российская специфика. И хотя давно уже знакомиться с достоверной информацией о старой России не возбраняется, и в последние годы появилось немало серьезных и обстоятельных работ, освещающих реалии её бытия, существенных сдвигов в общественном сознании не произошло, и представления об основных чертах, создавших своеобразие Российской империи: особенности территориального роста, положение её среди европейских стран, характер политического режима, состав её элиты остаются в рамках «тоталитарной» парадигмы.

Вот почему представляется важным, во-первых, обратить внимание именно на эти особенности реально-исторической России, во-вторых осмыслить масштабы и последствия радикального слома российской государственности большевиками, проследив основные обстоятельства, обеспечившие полный разрыв государственной и историко-культурной преемственности между ней и советским государством, и, в третьих, очертить те факторы «постперестроечного» общественного сознания и политических тенденций современности, которые воспрепятствовали восстановлению традиций российской государственности после формальной отмены коммунистического режима.

Совокупность этих обстоятельств позволяет констатировать, что существующее ныне образование под названием «Российская Федерация» — не Россия в государственно-историческом значении этого слова: в том смысле, что оно не является продолжателем исторически существовавшего российского государства и не имеет к нему никакого отношения. Только об этом и идет речь в настоящей книге, поскольку, разумеется, территорию РФ продолжает населять в основном то же самое в этническом плане население, основу которого составляет русский народ, сохраняющий основные свои генетические черты, на её территории господствует русский язык, а в культурной сфере сохраняются отдельные черты русской культуры предшествующих столетий.

Глава I.

Российская империя как реальность

В настоящее время хорошо заметно, что в словаре демиургов общественного мнения «имперское сознание» (на практике применяемое исключительно к российской государственности) превратилось в популярный символ зла, оно часто даже выступает в качестве первопричины всех других зол. На всякое же упоминание империи в положительном смысле следует реакция: «Ну ведь все империи когда-нибудь рушатся» (аргумент восхитительной наивности: отдельный человек гарантированно помирает в ещё меньший срок, а какой-то смысл в своем существовании ухитряется находить).

Впрочем, если агитация против одной империи в пользу другой понятна (как говорил Ницше, «тщеславие других не нравится нам тогда, когда идет против нашего тщеславия») и имеет смысл, то борьба с имперским сознанием как таковым дело достаточно безнадежное. Тому, что может в принципе претендовать на имперскость, оно присуще имманентно, а тому, что заведомо не может — вовсе не свойственно. Империи рушатся, конечно (имеющее начало, имеет и конец), но до этого существуют многие столетия. А когда рушатся, им на смену приходят другие. Более того, гибель одних империй есть необходимое условие для создания новых.

В обиходе термин «империя» столь же расплывчат и неопределенен, как, например, «интеллигенция». Но вообще-то на практике он равнозначен понятию «великая держава», соответственно империализм и великодержавность практически синонимы. Понятно, что это, как минимум, государство, вышедшее за пределы этнических границ, имеющее некоторое ядро и подвластные территории. Можно по вкусу добавлять какие-то ещё признаки, но они, кажется, вовсе не обязательны, потому что империи могут иметь самую разную структуру, систему власти, состав, порядок национальных отношений и т.п.