Почерк зависти, или Я вас ненавижу
Шрифт:
Но рассказ о Хрусталевой и бинокле не произвел на Логинова ожидаемого впечатления.
— Ты гоняешься за тенями. Зачем вообще искать причину самоубийства? Бессмысленно.
— А что, если это убийство, а не самоубийство? Где доказательства? Малышеву могли вскрыть вены, а потом запереть дверь. А избиения? Что же, по-твоему, женщины сами себя избили?
— Почему во множественном числе? Какие женщины? Насколько мне известно, избили только Злату, жену Малышева.
— Это у меня просто сорвалось... Хотя не думаю, что, попав в лапы братьев Караваевых,
Она хотела рассказать Игорю о гримерной Варфоломеева, которую УВИДЕЛА накануне, но как-то не получилось. После обеда, которым их накормила Соня, организм потребовал сна. Глаза слипались, голова отказывалась работать.
Уже лежа в постели, она вдруг поднялась на локте и спросила, словно в полусне:
— Скажи, Логинов, кто у нас в городе делает самые сложные пластические операции? — И, не надеясь на ответ, снова закрыла глаза. Но вдруг услышала:
— Профессор Крашенинников.
— А ты откуда знаешь?
— Оттуда. Это ведь он в восемьдесят девятом году по кусочкам собрал лицо родной сестры Арнольда Манджиняна, когда ее вытащили из горящей квартиры... Мы же с ним тогда все дни и ночи дежурили у Викиной палаты, доставали лекарства, облепиховое масло... Крашенинников Николай Васильевич — мировой мужик. Тебе он зачем? Ты что, хочешь, как Мерилин Монро, сделать себе пластическую операцию?
— Угадал. Я хочу стать мужчиной. Мне надоело быть женщиной — хочется разнообразия...
— Разнообразия? Всегда пожалуйста... раздевайся...
— Что ж, мне с себя кожу снимать теперь, что ли?..
И как нарочно, во время их возни под одеялом в дверь спальни постучала Соня:
— Вы будете пить чай или нет?
— Уволь ее, пожалуйста, — прошептал Логинов, вздыхая и постанывая от досады, что их так не вовремя потревожили, — уволь хотя бы на пару часов!..
— Да я скорее тебя уволю, чем Соню... Соня, мы БУДЕМ пить чай. Уже идем...
Глава 7
СЕСТРЫ ХРУСТАЛЕВЫ. ОЛЯ САВЕЛЬЕВА В ШЛЯПКЕ С АНГЛИЙСКОЙ СЕТКОЙ
Бензин был на исходе, поэтому Наталия поехала на заправочную станцию. Но на той, что находилась ближе всех к дому, горючего не оказалось. Не было его и на следующей... Так, проклиная свою любовь к контрастам и ругая себя за то, что она осталась, как патриотка (но скорее, как идиотка), жить в своем родном городе вместо того, чтобы укатить куда-нибудь на юг Франции или в швейцарские Альпы, она доехала до переезда, за которым начинались поля. Окраина города, мрачное место с подслеповатыми домиками и целыми полчищами одичавших голодных собак...
— Вам не страшно работать в таком месте? — спросила она у девушки, отпускавшей бензин. Совсем молоденькая, ярко накрашенная, она смотрелась как кукла за своим прозрачным и удивительно чистым стеклом, словно в витрине магазина, где каждый мог купить ее по сходной
— Сначала страшно было, потом привыкла. Вообще-то у нас есть «крыша»... Вам сколько литров?
Отъезжая со станции, Наташа заметила нищенку возле пивного ларька. Ветер со снегом трепал ее волосы, выбившиеся из-под красной маленькой шапчонки. Женщине было лет под семьдесят; худая, с изможденным лицом, она стояла с отсутствующим видом и, казалось, чего-то ждала. Или кого-то. Наталия хотела было дать ей денег, но, представив, что будет с этой несчастной после того, как она выпьет, передумала: «Она же уснет и замерзнет...»
Первый клинический городок был похож на картинку из андерсеновских сказок: выстроенные в готическом стиле корпуса, утопающие в снегу, светились оранжевыми узкими окнами. Словно это вовсе и не больница, а декорация. В этой сказке работал хирург Крашенинников Николай Васильевич, оказавшийся высоким аккуратным стариком.
Его пришлось ждать около сорока минут.
— Выслушайте меня, пожалуйста, и ответьте всего на один вопрос. Для начала представлюсь: Орехова Наталья Валерьевна, можно просто Наташа.
— Тронут до глубины души... Но если речь идет о ВАШЕЙ внешности, Наташа, то я и пальцем не пошевелю — более красивого и одухотворенного лица мне еще не приходилось видеть... Если же мечтаете о кукольном личике, которое нынче в моде, поезжайте к Абрамову. Он знает толк в этих глупых мордашках...
— Я не по этому вопросу. Николай Васильевич, взгляните сюда, пожалуйста, — она достала блокнот и показала рисунок, сделанный ею по памяти после встречи с Хрусталевой. На нем были четко обозначены линии шрамов. — Вы никогда не делали такой операции? Я понимаю, конечно, что рисунок никуда не годится, но лучше я все равно не умею, а сфотографировать мне эту девушку не удалось... Может, все-таки вспомните?
И тут Николай Васильевич совершенно неожиданно смягчился, как-то особенно внимательно посмотрел на нее и пригласил в свой кабинет. Здесь было светло и тепло, а возле окна зеленел бегониями, цвел китайскими розами миниатюрный зимний сад.
— Да мне и вспоминать нечего... Эту операцию делал я. Больше того, я знаю, как зовут эту девушку, и помню, при каких обстоятельствах она ко мне попала.
— Автокатастрофа?
— Нет... хуже. Эту девушку зовут Саша. Еще будучи десятиклассницей, она влюбилась в одного парня, который должен был жениться или женился на ее родной сестре. Словом, сестра плеснула Саше в лицо соляной кислотой...
— Какой ужас! Но ведь после такого, насколько мне известно, очень трудно как-то облагородить лицо... Оно остается страшным на всю жизнь?
— Это уже зависит от хирурга... Саша вовремя обратилась в больницу. Вернее, ее вовремя привезли. Она была без сознания. Еще удивительно, как не пострадали глаза...
— А что стало с ее сестрой?
— Ничего. Она исчезла, ее искали, но бесполезно.
— Давно это было?
— Сейчас подсчитаю... Так... кажется, семь с половиной лет назад.