Почерк зверя
Шрифт:
На вид ему было не больше сорока, хотя волосы его были полностью седыми. В светло-карих, почти желтых глазах отражались усталость и недоверие ко всему, чему только можно. Одет он был в простой кожаный колет, такие же штаны, и длинный плащ с капюшоном, сейчас накинутым на голову, но не скрывающим лица.
— Бродяги какие-то в город ломятся, — ответил пожилой стражник, махнув арбалетом в сторону Арны.
— Кто вы, и зачем прибыли в графство Сайлери? — спросил седой, скользнув внимательным взглядом по каждому члену отряда.
— Путешественники, —
— Я вижу, что вы не разбойники, сударыня. Простите Найла за грубость, он всего лишь выполняет свой долг — мы не пускаем в город чужаков после захода солнца, — он учтиво склонил голову.
— Я уже поняла… Что ж, извините, — Арна обернулась к спутникам. — Поищем другое место.
— Постойте, — седой сделал шаг вперед, и поймал ее лошадь под уздцы. — Я пропущу вас. Пусть это против правил, но будем считать, что вы мои гости. Найл, старина — открой ворота, пусть они проедут.
— Спасибо! — Танаа улыбнулась, Орогрим опустил секиру обратно в петлю, а Гундольф убрал руку с рукояти меча.
— Не за что. Проезжайте.
— А вы не подскажете, где здесь можно остановиться?
— Таверна закрыта уже довольно давно, так что только если кто-то из жителей согласится вас принять. Что маловероятно. Я же сказал — не за что благодарить, — сухо бросил седой, и, отвернувшись, ушел обратно в сторожку.
— Мне здесь не нравится, — тихо буркнул Орогрим, когда они ехали по главной улице, и высматривали дома, в которых горел свет. — Слишком уж они подозрительные и неприветливые.
Отряд постучался уже в четыре дома. В первом им не ответили, в двух следующих — грубо рявкнули что-то, даже не открывая двери. Когда Арна постучала в четвертый дом, дверь отворилась — но тут же захлопнулась. Из дома пробурчали что-то вроде: "нищим не подаем", Танаа попыталась объяснить, что они готовы даже заплатить за возможность переночевать под крышей и обсохнуть, но ее, похоже, уже не слушали…
— Мне тоже, — отозвалась девушка, и поманила всех остальных ближе. — Я чувствую здесь страх и безнадежность. Ощущение неотвратимости, и в то же время — готовность идти до конца, сражаться до самой смерти — и только до нее… Абсолютная безнадежность, и ни малейшего проблеска хоть каких-то положительных эмоций. Еще озлобленность — они настолько напуганы, что готовы кинуться на каждого, кто кажется хоть чем-то подозрительным, и разорвать его на части, — Арна замолчала, продолжая вслушиваться в фон поселка.
— Видимо, у них совсем пакостное что-то случилось, — пробормотал Грим.
— Я бы сказал — не случилось, а происходит. Даже прямо сейчас, — добавил Гундольф. — Я, конечно, чужие эмоции читать не могу, но Арна права — здесь в воздухе витает столько безнадежности и страха, что их невозможно не почувствовать. И это не последствия чего-то — это осознание того, что впереди что-то еще более страшное, чем то, что есть сейчас.
— Да, именно так. В общем, я не знаю, что происходит в этом
За этим совершенно не жизнерадостным разговором путники добрались до городской площади. Конечно, площадь — это довольно громко сказано, просто довольно просторная вытоптанная поляна, с колодцем, несколькими крытыми прилавками в стороне, и помостом в самом центре. С таких помостов, как правило, делают объявления, зачитывают какие-нибудь приказы и новые законы, и тому подобное, а перед помостом, на скамьях, сидят почетные жители городка или поселка, предоставляя остальным, не столь привилегированным, слушать стоя. В общем и целом, неплохой помост. Тем более, что сработан он был на славу, из хорошего дерева, и явно прекрасным плотником.
Портило воображаемую идиллическую картину возможных городских собраний, после которых жители дружно расходятся по домам, обсуждая новости и делясь сплетнями, только одно. И, пожалуй, даже не портило — просто не давало столь пасторальной картинке вообще появиться пред чиьм-либо внутренним взором, сколь бы не была богата фантазия.
Посреди помоста высилось еще одно детище того же талантливого плотника — прекрасная, прочная виселица с длиной перекладиной, на которой при необходимости можно было одновременно повесить до пяти человек.
Возле помоста собрались люди. Все хмурые, молчаливые. Без суеты и спешки расселись на мокрых скамейках, поправляя плащи и куртки. Приготовились ждать. Ни свойственного человеку извращенного возбуждения, предшествующего зрелищу чьей-то публичной смерти, ни сожаления о том, чья жизнь сейчас прервется, ничего такого. Только общая, единая на всех, мрачная удовлетворенность.
Четверо вооруженных мужчин выволокли на помост-эшафот двух приговоренных — человека лет тридцати, одетого в лохмотья, и бледную, но удивительно спокойную эльфу. Руки пленников были связаны за спиной. Их заставили встать на табуреты, деловито накинули петли на шеи…
Арну полоснуло чувством дикой, всепоглощающей ненависти, направленной на этих двоих. И, спустя секунду — ощущением смутной опасности.
В этот момент взгляд огромных синих глаз эльфы встретился со взглядом Мантикоры. На миг в этой бездонной синеве мелькнула отчаянная мольба — но тут же сменилась почти презрительным спокойствием.
…Не дай боги ты — случайно, намеренно, своими руками или чужими, или даже просто бездействием своим, но погубишь хоть кого-то из эльфов — конец и тебе, и твоей расе…
Слова Маалинни огненными буквами вспыхнули перед глазами Талеаниса.
Даже просто бездействием своим. Если я позволю им убить эту эльфу, кем бы она не была — проклятие может сработать…
Арна тем временем спрыгнула с лошади в жидкую грязь, неравномерно покрывающую все вокруг, и направилась к импровизированному эшафоту.
— За что вы их казните?
— Их поймали, когда они тайком пробирались в город, — ответил один из мужчин, затягивая петлю на шее эльфы.