Почетные арийки
Шрифт:
Тема преследования евреев, хоть и не стояла в центре обсуждений, все же затрагивалась в ходе судебного процесса. В обвинительном приговоре упоминалось антисемитское законодательство, «созданное по образцу Третьего рейха», а также активное участие французской администрации в облавах. Тем не менее в ходе слушаний на эту тему выступали только свидетели защиты. Они говорили о том, что глава государства не был согласен с творившимся насилием и выступал против лишения французских евреев гражданства. Адвокат Петена, Жак Изорни, пытался представить его как спасителя если не всех евреев, живших во Франции, то по крайней мере евреев-французов.
Три недели спустя, 14 августа, генеральный прокурор представил суду обвинительное заключение. В нем запрашивался тот же приговор, который во время предыдущей войны требовал для изменников сам Петен, — смертная казнь. После
Два дня спустя де Голль заменил приговор маршалу пожизненным заключением. Самолет немедленно доставил Петена в форт Портале в Пиренеях. В ноябре он был переведен на остров Йе — длинную полосу суши, затерянную в открытом море недалеко от портового города Ле-Сабль-д’Олон. В форте Пьер-Леве для него оборудовали отдельную камеру. На этом острове он оставался до самой своей смерти, наступившей через шесть лет, 23 июля 1951 года. Его отпевание прошло при участии епископов Лусона и Анжера в приходской церкви Порт-Жуанвиля, гроб с его телом несли ветераны. Маршал Петен был похоронен на небольшом кладбище на берегу моря.
Кем же на самом деле были почетные арийки? Теми, кто повернулся спиной к своему народу, старательно не замечая страданий обычных французов? Кто предпочел закрыть глаза на происходящее и жить привычной жизнью, отдав страну на растерзание и уничтожение? Может быть, они были одними из тех представительниц господствующего класса, кто так привык к роскоши и достатку, что потерял всякое понятие о добре и зле? Кто с презрением и равнодушием относился ко всему, кроме денег и власти? Насколько искренне эти женщины, поддержавшие маршала Петена, верили, что правда была на его стороне? Было ли им известно, что на самом деле происходило в лагерях для депортации евреев? Какой смысл вкладывали они в слово «Сопротивление»?
Хотел бы я задать им все эти вопросы.
В высших кругах, где вращались эти женщины, было немало тех, кто ничего не видел, ничего не знал и ничего не понимал. Кто-то из них, возможно, сознательно игнорировал факты, предпочитая не смотреть правде в глаза, потому что не хотел ее видеть.
Они принадлежали к той социальной прослойке французского общества, которая до 1940 года боялась большевиков гораздо больше, чем фашистов или нацистов. Красный террор с его вереницей кровожадных палачей был для них самым страшным пугалом. Как и многие представители аристократии и крупной буржуазии, они могли попросту уступить натиску французских правых, которые видели в антифашистском и левом Народном фронте гораздо более серьезную угрозу свободе, чем в диктатурах. И если бы они не родились еврейками, то, наверное, оказались бы среди большинства французов, сделавших во время немецкой оккупации неправильный выбор. Но они были еврейками, в свете чего их политическая позиция или ее отсутствие приобретали совершенно иной смысл.
Эти женщины, всю жизнь подвергавшиеся нападкам из-за своего происхождения, по всей видимости, не были готовы бороться с предрассудками своего окружения. Они пытались соответствовать тому образу, с которым привыкли себя ассоциировать, — обычной француженки, такой же, как другие, а может, и выше других. Они видели себя полноправными членами национального сообщества, тем более раз они принадлежали к его избранной, исключительной касте — социальной элите. И вдруг эти женщины лишились своего привилегированного положения и перестали считаться не только француженками, но даже просто людьми. Они продолжали жить в своем воображаемом мире, пока созданная ими вселенная не рухнула в одночасье. Расовые законы снова заставили их почувствовать себя еврейками — каковыми их считал фашистский режим, — теми, к кому они уже давным-давно перестали себя относить, пытаясь навсегда стереть эту идентичность. «Еврейки, стыдящиеся своего еврейства» — как презрительно говорят в таких случаях. Статус почетных ариек дал им возможность не быть жертвами дискриминации, которой подверглись члены их прежней общины, шанс избежать страшной участи соплеменников и спасти свою жизнь. Вероятно, они и не думали сопротивляться или протестовать. Старались по возможности не задаваться вопросами на эту тему, предпочтя молчаливое осуждение открытому несогласию. Чтобы выжить, они помимо своей воли оказались
Фрески и роскошная лепнина в бальных залах частных особняков седьмого округа Парижа погрузились во тьму. В гостиных мягкие ковры и маркетри сменились унылой, практичной офисной мебелью. Бывшие конюшни были завалены кипами папок и коробками со старыми документами. От машинок для тиражирования указов и циркуляров пахло спиртом. На верхних этажах, где когда-то играли фортепианные сонаты, теперь звучал лишь концерт пишущих машинок. Под этот непрекращающийся стук государственные служащие занимались восстановлением страны. По окончании четырехлетней оккупации на улице Варенн и в ее окрестностях разместились министерства и правительственные учреждения. Некоторые из бывших владельцев этих особняков так и не вернулись из депортации. У других, осужденных за коллаборационизм, имущество было конфисковано. Новым лицом квартала стали клерки в серых костюмах и эскадроны секретарш.
На фоне реквизированных зданий выделялись немногие, чьи владельцы упрямо сопротивлялись этому нашествию бюрократии и модернизации. Те не спешили откликаться на выгодные предложения застройщиков, стремившихся решить проблему нехватки жилья за счет превращения частных особняков XVIII века в объекты инвестиционной недвижимости. В окружении пары старых слуг они изо всех сил пытались сохранить прежний образ жизни, с презрением наблюдая за новыми соседями из своих высоких окон. Время от времени небольшие компании светской публики собирались там на импровизированные ужины. Правда, угощения на них не отличались изысканностью — достать продукты было почти невозможно. Повседневная жизнь еще носила на себе печать военного времени, с его дефицитом и всеобщей нехваткой, но страх уже ушел.
В доме семьи Сован д’Арамон время остановилось. Сюзанна потеряла всякое доверие к своему бывшему окружению. Она свела домашний персонал к пожилой домработнице, да и с той старалась общаться как можно реже. Лишь немногие посетители осмеливались появляться в особняке на улице Барбе-де-Жуи. Те, кто раньше охотно посещал приемы месье депутата и мадам графини, теперь избегали общения с этими новоявленными изгоями. Бертран замкнулся в себе, раздавленный свалившимся на него позором. Во время процессов над коллаборационистами новые власти потребовали от него предстать перед трибуналом. Освобожденная Франция не могла простить ему того, что он проголосовал за предоставление маршалу Петену всей полноты власти. Не простила она и то, что он четыре года заседал в Парижском городском совете, назначенном правительством Виши с одобрения немецких оккупационных властей. С главной страстью его жизни, политикой, было покончено навсегда. Когда-то внимательно следивший за своей внешностью и безупречно одетый, Бертран д’Арамон стал выглядеть неухоженным. Его внешний вид свидетельствовал о нездоровье: бледный, худой, заросший трехдневной щетиной, он был похож на человека, сломленного душевными страданиями. Сидя в своем кабинете, он целыми днями перебирал бумаги, просматривал старые документы, накопившиеся за долгие годы. Он медленно угасал, пока в октябре 1949 года тихо не умер во сне.
Время от времени в окне особняка появлялась хрупкая фигурка. Вот уже много месяцев по этому дому бродила безутешная душа. В накинутой на худые плечи шали Сюзанна выглядела женщиной без возраста. Ее красота померкла. Кожа на лице и руках приобрела странный сероватый оттенок. В ней словно уже ощущалось присутствие смерти. Долгими днями она сидела одна, запершись в своей комнате за закрытыми ставнями. Иногда бредила, закрыв глаза. После смерти супруга ее дни стали совершенно пустыми, бессмысленными и безысходными. Как когда-то Бертран, она замкнулась в себе, спряталась в тишине и забвении. Те, кто еще иногда заходил к ней, отмечали, что она была не в себе и выглядела отстраненно. И в самом деле, память Сюзанны ухудшилась. Она уже с трудом могла рассказать о событиях недавнего прошлого, связанного с войной. Не могла вспомнить ни краски, ни оттенки того, что видела. Ей не хватало точности в описании ситуаций. Она искажала факты, какие-то из них забывала. Одни — поскольку они не имели для нее большого значения, другие — потому что они причиняли невыносимую боль. Сюзанна старательно похоронила внутри все те переживания, которыми ни с кем не хотела делиться. Но иногда они возвращались к ней из глубин подсознания. Бывало, что она, просыпаясь посреди ночи, внезапно ощущала всю боль этого мира. Отныне она носила в своей душе все те несчастья, ту огромную катастрофу, что разрушила столько жизней.